были сказки на основе того, что она узнавала как будущая Хранительница: о прекрасных Зозовках, ленивом Багнике, страшной Лихоманке. А иногда она делилась с нами какими-то своими секретами. Думаю, ей невыносимо было одиночество, а мы все-таки сестры. Она говорила, что помнит, как в детстве, еще до нашего рождения и до рождения Миши, у нее был брат. Помнит, как мама порой катала его в парке в коляске. Куда он потом делся, она не знает. Похорон не помнит. И мы с Эленой ни о каком брате, кроме Миши, никогда не слышали. Я не придавала значения этому, а теперь вот думаю, что, если еще один брат на самом деле был? Просто болел так же, как Олежка. А когда умер, о нем предпочли не вспоминать, но теперь, когда отец знает, что такие случаи в нашей семье повторяются, он и позвал вас.

Ян задумчиво взъерошил волосы, и я невольно залюбовалась этим движением. В нашем доме он всегда появлялся аккуратно причесанным, в выглаженной одежде, а сейчас вот таким, простым, чуточку лохматым, он еще больше мне нравился.

– А вы уверены, что он умер? – задал он неожиданный вопрос.

– Я даже не уверена, что он был! А почему вы думаете, что не умер?

Ян недолго помолчал, а потом признался:

– В первую ночь в вашем доме я вставал выпить воды, забыл взять с собой. И немного заблудился. Попал не в свою спальню, а в какой-то коридор. Буду с вами откровенен, Леона, мне стало интересно. Коридор выглядел так, будто им почти не пользуются, тем не менее в нем было чисто, значит, сюда заходили. Я прошел его весь и наткнулся на дверь. Она не была заперта, хотя на ней висел огромный замок. Вошел внутрь.

– Что вы там увидели? – ахнула я.

– Цепи. Большие железные кольца, прибитые к полу, а на них – цепи. И люк в полу, но его я открыть не смог. Комната была абсолютно пустой, только эти цепи, лежанка в углу и железная миска на полу. Пахло там… Простите, в приличном обществе, тем более при женщинах, о таком не говорят, но я врач. Пахло там испражнениями. Сначала я подумал, что там держали какого-то зверя, но на лежанке не было шерсти, а она непременно должна была остаться, если бы там был зверь. Значит, там жил человек.

Я не стала спрашивать, почему он решил, что моего неизвестного брата могли держать на цепи, как дворового пса. Я слишком хорошо знала наше общество, наши верования. Пусть через три года начнется двадцатый век, но здесь, в глуши, где до сих пор верили в нечисть больше, чем в Бога, люди с уродствами считались скорее животными, чем людьми. Я слышала, как Миша разговаривал с папой и упоминал, что пока оценить интеллект Олежки не представляется возможным. Если же предположить, что его болезнь сказывается и на умственных способностях, можно представить, что его дядьку с таким же заболеванием могли держать на цепи, подальше от людских глаз, чтобы никто не узнал о таком позоре Вышинских. Не зря же нам с Эленой строго-настрого было запрещено ходить в Желтый дом!

– Покажите мне эту комнату! – попросила я.

Ян не стал отказываться. Должно быть, ему и самому было интересно разобраться во всей этой истории. Как врачу или же просто как любопытному человеку.

Мы вернулись во двор, подождали, пока няня, катающая Олежку в коляске, повернется к нам спиной, и, как два заговорщика, быстро нырнули в дом.

Ян провел меня в самый дальний коридор, куда я даже в те редкие моменты, когда бывала в этом доме, не заходила. На самом деле в Желтом доме я бывала нечасто. Знаю, что его построила в свое время бабушка Яся, специально для того, чтобы встречаться с нечистью, когда того требовали ее дела Хранительницы. Звать нечисть в дом, где живут маленькие дети – плохая идея, а порой бабушке нужно было проводить с ней много времени. Когда же ее сын, мой отец, унаследовал усадьбу, бабушка и вовсе переселилась в Желтый дом, заявив, что у Большого теперь есть другая хозяйка. Агния, как будущая Хранительница, тоже часто бывала в Желтом доме, но ни мне, ни Элене ходить к ней не разрешалось.

А дом был немаленький, пусть и одноэтажный. В нем насчитывалось не меньше десяти комнат, и те располагались таким запутанным лабиринтом, что, если бы мне пришлось нарисовать план дома, я бы не смогла. Пару лет назад я всерьез увлекалась картографией, читала книги про путешественников, открывающих новые страны и непременно составляющих их карты, даже пробовала сама нарисовать план нашей усадьбы, соблюдая все масштабы. Ходила с линейкой, упросила отца купить мне компас. Но затем мама решила, что такое занятие недостойно благородной девушки, выбросила и линейку, и компас, всучила мне в руки ненавистные пяльцы, на том мое увлечение и закончилось. Так вот нарисовать план усадьбы казалось мне делом гораздо более простым, чем сделать схему Желтого дома.

Ян нашел комнату с первого раза. В какой-то момент мне даже показалось, что он приходил сюда повторно, слишком уж уверенно шел к комнате, неужели можно запомнить путаную дорогу с первого раза, да еще среди ночи?

Коридор, как и говорил Ян, был узким и темным, прятался за неприметной деревянной дверью и заканчивался единственной комнатой с железной на этот раз дверью и большим замком, висевшим просто на ручке. Ян зашел в комнату первым, убедился, что она пуста, и только после этого позволил войти мне.

Входила я со страхом. Знала, что внутри никого нет, но пугающее чувство все равно неприятно шевелилось в груди. Комната больше походила на камеру, в которой держали дикого зверя. Очевидно, после той ночи, когда Ян нашел ее, сюда больше никто не входил. Потому что все здесь было так, как он описывал: лежанка в углу, рядом железная миска, кольца, вбитые в бетонный пол, цепи, к ним прикрепленные. Длины цепей хватало, чтобы передвигаться по комнате, но вот дойти до двери или окна тот, кого ими привязывали, уже не мог. Об окне стоит сказать отдельно: оно было маленькое, узкое и до того грязное, что солнечные лучи едва-едва могли сквозь него пробиться. Казалось, будто его заляпали грязью специально или же ни разу за все годы существования дома не мыли. Тот, кто жил в этой комнате, наверное, был почти слеп и очень бледен. Кем бы он ни был, что бы ни совершил, мне стало его жаль. А если Ян прав и это мой старший брат, страдающий той же болезнью, что и маленький Олежка, то каким надо обладать черствым сердцем, чтобы держать его здесь? Я не могла поверить, что мои родители способны на такое.

Я подошла к лежанке, встала на колени рядом, не думая о том, что пачкаю платье. Издалека я заметила кое-что и теперь протянула руку, вытащила из-под старого потрепанного одеяла деревянный предмет. Ян опустился рядом, взял его у меня.

– Игрушка, – произнес он, разглядывая нашу находку.

Это действительно была игрушка. Вырезанная из куска дерева кукла примерно локоть в длину, очень старая, потрепанная и будто бы даже погрызенная.

– Ее грызли? – шепотом спросила я.

Ян поднес деревянную куклу ближе к глазам, покрутил в разные стороны.

– Похоже, человеческими зубами. Так что я теперь наверняка уверен, что здесь держали человека.

– А там люк? – Я указала на деревянную дверь в полу. На ней не было ни замка, ни ручки.

Ян проследил за моим взглядом, кивнул.

– Возможно, погреб.

– Не могли его… спрятать там?

– Если и прятали раньше, то не сейчас. – Голос Яна звучал твердо, и я сразу поверила ему. – Внизу никого нет, я прислушивался. Там тихо.

– Как мои родители могли так поступить со своим ребенком? – Я едва сдерживала слезы, и Ян почувствовал это. Повернулся ко мне и едва заметно