коснулся предплечья, будто успокаивая. – Он прожил здесь много лет, и мне страшно даже представить, где и как его похоронили, ведь в фамильном склепе его нет, я носила туда недавно цветы, новых гробов не прибавилось.

– Не думаю, что он умер, – покачал головой Ян. – Миска чистая и блестящая, будто совсем недавно в ней была вода или еда. Или ее… – Он осекся, наверное, не желая делать мне еще больнее, но все же закончил: – Или ее вылизывали.

Сознание мое помутилось, и я едва не упала в обморок, как нежная барышня, какой себя никогда не считала. Но представить, что живой человек провел жизнь в темнице, на цепи, спал на грязном одеяле, грыз зубами деревянную игрушку, вылизывал языком миску, мне было слишком больно.

Пришла в себя я от того, что Ян держал в ладонях мое лицо и звал по имени. Я не упала, но, должно быть, покачнулась, и он понял, что мне нехорошо.

– Все в порядке, – шепотом заверила я. – Просто… просто мне так его жаль! Но если он жив, то где же?

– Думаю, его куда-то перепрятали, – Ян убрал от меня руки, но все еще смотрел внимательно, будто ждал, что мне опять станет плохо. – Перед приездом Михаила с семьей. Оставлять тут было опасно, его могли увидеть.

– Мы должны найти его! – горячо сказала я. – Как можно скорее!

– Мы должны вести себя осторожно, – твердо заявил Ян. – Если ваши родители узнают, что нам все известно, мне откажут в доме, придется уехать. Вас тоже куда-нибудь сошлют. В пансион для благородных девиц, например, или вовсе выдадут замуж.

В его словах была правда, и говорил он уверенно. И был прав. Все так и будет!

– И что же нам делать? Мы не можем оставить его страдать. – Я вдруг поняла, что даже имени брата не знаю. – А потом в эту комнату сошлют Олежку? Когда вы скажете, что его невозможно вылечить.

– Не горячитесь, Леона, – попросил Ян. – Мы обязательно его найдем. Но не будем рубить сплеча. Он провел взаперти не один десяток лет, наша спешка сделает только хуже.

Я кивнула, снова признавая его правоту.

– Идите домой, – велел он. – И ведите себя как обычно. А лучше сошлитесь на головную боль и пару дней проведите в постели. Во-первых, так никто не заметит, что с вами что-то не так, а во-вторых, вскоре непременно позовут меня, и я смогу поделиться с вами тем, что узнал.

От последних его слов топленое молоко разлилось по моим венам, делая телу горячо-горячо и путая и без того путаные мысли. Пожалуй, такая перспектива примирит меня с необходимостью не торопиться.

– И если получится, поговорите со своей сестрой. Агнией, я имею в виду. Может быть, ей что-то известно.

Я заверила, что поговорю непременно, чего бы мне это ни стоило. И была твердо намерена это сделать, хоть последний год мы и общались исключительно в виде записок, поскольку все свое время она проводила в голубом крыле, изучая науку Хранителей.

Глава 17

– Эмилия, с вами все хорошо?

Оклик Ивана вернул меня в реальность. И в реальности этой я все еще стояла в его дворе, держась за калитку. Хорошо хоть не упала, как тогда, на кладбище. Объяснить обморок никак не смогла бы.

– Да, все хорошо, – заверила я, оборачиваясь.

И обернувшись, вдруг поняла, что у Ивана определенно есть сходство с Яном Коханским, врачом, в которого когда-то была влюблена моя Леона. У него были такие же светлые волосы, черты лица теперь казались мне схожими, как и синие глаза, и широкие плечи, и в целом фигура. Кажется, раньше Леона просто боялась смотреть на своего Яна, бросала лишь короткие взгляды, вот я и не могла как следует его разглядеть, уловить сходство. А теперь смогла.

Может ли статься так, что Иван – родственник того Яна? Черт, я ведь даже не знаю фамилию своего соседа! Но спрашивать сейчас не стану, слишком будет подозрительно. Может быть, Ян был его прадедом? Ведь уже понятно, что Леона умрет через несколько месяцев после тех событий, что я только что видела, а значит, выйти замуж за Яна не сможет. Уж родить ему наследника точно. Но о смерти Яна я пока никаких сведений не находила, наверняка он вернулся в Петербург, женился и у него были дети. Или же не вернулся? Может быть, все-таки переехал в здешний город, как и говорил Леоне, продолжил практику своего отца. Ведь не зря я увидела момент, когда он говорит об этом. Чем глубже я погружалась в воспоминания Леоны, тем больше понимала, что не просто так вижу те или иные эпизоды из ее жизни. Все это определенно имеет смысл, только я пока не понимаю какой.

Может, Ян даже рассказывал своим детям что-то о событиях в усадьбе Вышинских. Если Иван в самом деле потомок Яна Коханского, то я не верю в то, что он купил Желтый дом случайно. Нет, прадед наверняка что-то говорил. Не ему, конечно, а своим детям, а те своим.

Иван знает, что в его доме есть комната с цепями и люком в полу. Знает, но не сказал мне. Уверена, что специально. Почему? Ищет что-то? Определенно, некая тайна есть и у моего соседа. Он, как и я, что-то здесь вынюхивает. Только если до сего момента я была уверена, что лишь у меня есть на это право, то теперь подумала, что, возможно, такое право есть и у него.

Торопливо скользнув за калитку, я добралась до машины, села в салон и зачем-то заблокировала двери. Не знаю почему. Увиденное в воспоминаниях Леоны выбило меня из колеи, а сходство Ивана с Яном Коханским совсем запутало.

Я, как и Леона сто двадцать лет назад, была уверена, что если в семье Вышинских уже был такой ребенок, как Олег, то его вполне могли держать на цепи. Теперь, видя Юльку, я понимаю, что уродство ног никак не влияет на умственные способности, но тогда Вышинские могли этого не знать. Едва ли они воспитывали больного ребенка так же, как его здоровых братьев и сестер, обучали грамоте. Скорее всего, прятали от глаз людских, а потому он запросто мог казаться глупее и недоразвитее сиблингов, что заставляло родителей сомневаться в его умственных способностях. А ему хотелось играть с остальными, хотелось ласки родителей, и, не получив этого, он мог стать агрессивным. А уж после того, как его заперли в темной комнате, как посадили на цепи, вернуться к нормальной жизни шансов у него не осталось.

Мне вдруг захотелось крепко-крепко обнять Юльку, порадоваться тому, что она родилась на сто лет позже, что ее ждала другая жизнь. Богатое воображение легко могло нарисовать ее такой, каким был пока неизвестный мне прадед: грязной, оборванной, озлобленной, наверняка голодной. Сидящей на цепи в темной комнате, не видевшей солнечного света много лет, возможно, даже не мывшейся много лет, разучившейся разговаривать. Моя Юлька, моя рыжеволосая хохотушка, смущающая парней одним взмахом длинных ресниц, моя правая рука, моя единственная сестра.

Я сделала глубокий вдох, понимая, что сейчас разрыдаюсь.

Так, Эмилия, отбросить фантазию. У Юльки все хорошо, она сыта, одета, любима, уже может стоять, возможно, скоро научится ходить.

Значит, того несчастного тоже можно было вылечить.

Я завела мотор, в десять приемов развернулась и направила машину к дому. Необходимость следить за дорогой отвлекла от грустных мыслей, позволила снова думать. Вполне возможно, что Олега Яну – или кому-то другому – удалось отстоять и его не постигла судьба дяди. Все еще остается непонятным, чья на самом деле дочь Агата, но теперь я допускаю, что Олег мог выздороветь. Может, ошибка в некрологе, а не в свидетельстве о рождении Агаты. Узнать бы, что стало в итоге с его дядей.