– …Которое может распугать грядущих дачников, –подхватил Папахин, – и помешать наступлению пахринского золотого века.Антон Максимилианович расписывал вам, какой чудесной и просвещённой жизнью мывсе тут заживём через двести лет? Нет? Ну, ещё расскажет. – Егор Ивановичхохотнул. – Чушь свинячья. Дачнику на местные сказки начхать. Ему кислороднужен, гамак, купальня и свежее молоко. А председатель наш болтун и дурак.Известно ли вам, что он в прошлом году на Дальний Восток ездил, имел прожектразбогатеть на торговле тигриными шкурами? Отыскался коммерсант! Китайские хунхузыему чуть башку не отрезали. Да это ему бы нипочём, он такую утрату и не заметилбы.

– Егор Иваныч злобствует, что Антон Максимилианович егона выборах обошёл, – весело объяснила Варвара Ильинична, и незаметно было,чтобы воспоминание о земском мечтателе хоть сколько-то обременило ей совесть.

Татарин злорадно улыбнулся одними губами и покивал чалмой,но Тюльпанову про уездные выборы было неинтересно; и он повернул беседу обратнок истоку:

– …А другую точку зрения мне высказал господин Петров,настроенный более романтическим образом. Ваш Самсон Степанович показал мнезмеиный след в саду, – неспешно гнул нужную линию Анисий, разглядывая своёотражение в самоваре (смешное – щеки дыньками, как у японца Масы, а уши будтооладьи). – Впечатлительно. Гадов такой пропорции в нашем отечестве вродебы не водится. Хотелось бы, Варвара Ильинична, узнать, как вы-то про Скарпеюпонимаете? Не боязно вам?

И тут же ррраз – повернул голову и острым взором на хозяйкув упор. У шефа такому фокусу научился. У кого совесть нечиста, бывает,теряются.

Варвара Ильинична проницательный тюльпановский взгляд внутрьсебя не пустила. Снова хихикнула, вот какая смешливая, а ещё в чахотке.Пожалуй, всё-таки несколько сдвинулась в рассудке от нежданного богатства.

– А что мне её бояться? Это Софья Константиновна,бедняжка, как известие о Сергее Гаврииловиче пришло, все твердила: «Я последняяиз Баскаковых, я последняя из Баскаковых» и плакала, плакала…

Барышня безо всякого перехода, ещё не стерев с лица улыбки,всхлипнула и, пошмыгав носом, закончила:

– Я не из Баскаковых, я Скарпее ни к чему.

– Не скажите, голубушка Варвара Ильинична, –погрозил пальцем Папахин. – Вам баскаковское богатство, из волшебноготолобаса добытое, вам, стало быть, и родовую реликвию в наследие. – Оноскалил крепкие, прокуренные зубы, выпучил глаза и зашипел по-змеиному. –А у нас, Папахиных, между прочим, тоже свой фамильный призрак имеется. Запечкой у тятеньки старушка Трухорушка обывательствовала. Ma-аленькая такая,серенькая, шмыг да шмыг. Я её в детстве ужас как боялся. В Ильинском, почитай,в каждой избе своя нечисть водится, и так испокон веку. Такие уж тут места,сударь мой. Что удивляться – Гниловская топь близко. Тебе что, Серегин?

Вопрос был обращён куда-то в сторону. Анисий повернулся иувидел в полумраке, за пределами освещённого круга от лампы, сутулогочеловечка, который был одет странно: в пиджачке и галстуке, но при этом всапогах до колен. В руках человечек держал большую рыжую кошку, почёсывая ейподбородок. Кошка от этого жмурилась.

– Об том доложу не вам, а Варваре Ильиничне, – сдостоинством молвил плюгавец, искоса взглянув на чиновника в мундире. –Самсон Степаныч ещё утром на почте корреспонденцию акцептировали, из Межевоговедомства, а вам ни слова-с. Считаю своим долгом как честный человек.

– Наконец-то! – радостно воскликнулахозяйка. – Справка об обмерах поместья?

– Саая что ни на есть новейшая-с, прошлогоднегопроизводства.

– Слава богу! Теперь можно продавать. И в Ментону! ВПариж! В Мариенбад!

Варвара Ильинична вскочила и закружилась по комнате – подолскромненького, видно, ещё из прежней жизни, платьица попробовал былоразвернуться волной, но вместо этого неживописно обмотался вокруг ног барышни.

Папахин фамильярно подмигнул Анисию и кивнул на Серегина:

– Под начальство подкоп роет, шельмец. Думает, ВарвараИльинична возьмёт его с собой в заграницы. И Мурка поедет. Теперь, когда сосватовством у него не вышло, Мурка ему заместо невесты.

– Некоторые животные твари много порядочней иныхнегоциантов, да, Мусенька? – Конторщик поцеловал кошку в нос. –Варвара Ильинична добрая, они нас с тобой беспременно в Париж возьмут.

– Одна у тебя только надежда и есть, – ухмыльнулсяЕгор Иваныч и пояснил Тюльпанову. – Знает, что я, как Баскаковку куплю,взашей его отсюда, взашей.

– Как же, купил один, – огрызнулся Серегин, неглядя на миллионщика. – Рафик Абдуррахманович больше вашего предлагают.

– Варвара Ильинична! – громогласно воззвал Папахинк вальсирующей барышне. – Ласковая моя! Неужто вы Баскаковку бритоголовомукумыснику продать думаете? Грех, ей-богу грех!

Хозяйка остановилась, весело ответила:

– Ничего не грех, а даже справедливо. От татаринапришло, к татарину и уйдёт.

Рафик Абдуррахманович при этих словах приложил ладонь ко лбуи к груди, а потом коротко молвил, впервые разомкнув уста:

– Слово Махметшина твёрдое. Полтора миллиона. Прикажете– мои молодцы завтра доставят, а купчую можно и после.

Егор Иванович стукнул кулаком по столу – звякнули чашки:

– Он тут мечеть выстроит, с попами вас перессорит.Миллион шестьсот даю!

– Что мне до попов? – засмеялась ВарвараИльинична, кажется, очень довольная тем, что столкнула обоих толстосумовлбами. – Я в Европу уеду и больше сюда ни ногой.

– Истинно так-с, – поддакнул конторщик, целуяМурку в пушистые ланита.

Рафик Абдуррахманович пожал плечами:

– Зачем мечеть? Мечеть я в нашей слободе построю, а тутбуду дело делать. Миллион семьсот.

Слушать дальше губернскому секретарю стало скучно. И такбыло ясно, что торг закончится теми же двумя миллионами. А хоть бы и дороже –что радости с чужого богатства?

Сославшись на усталость, Тюльпанов пошёл к себе в комнату,но спать не лёг – затеял писать подробную реляцию шефу обо всём виденном ислышанном: с портретами, характеристиками, пересказом разговоров. В таких делахвторостепенные детали важнее всего. Варвара Ильинична говорила, что с утрасадовников мальчик побежит на почту и что к вечеру письмо уже будет у адресата,а стало быть, послезавтра можно будет ожидать от Эраста Петровича каких-нибудьуказаний или рекомендаций.