– Не намочить ли и тебе голову и не лечь ли тебе тоже впостель, – обратился к Григорию Алеша. – Мы здесь за ним посмотрим; брат ужаснобольно ударил тебя… по голове.

– Он меня дерзнул! – мрачно и раздельно произнес Григорий.

– Он и отца «дерзнул», не то что тебя! – заметил, кривя рот,Иван Федорович.

– Я его в корыте мыл… он меня дерзнул! – повторял Григорий.

– Черт возьми, если б я не оторвал его, пожалуй, он бы так иубил. Много ли надо Езопу? – прошептал Иван Федорович Алеше.

– Боже сохрани! – воскликнул Алеша.

– А зачем «сохрани»? – все тем же шепотом продолжал Иван,злобно скривив лицо. – Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!

Алеша вздрогнул.

– Я, разумеется, не дам совершиться убийству, как не дал исейчас. Останься тут, Алеша, я выйду походить по двору; у меня голова началаболеть.

Алеша пошел в спальню к отцу и просидел у его изголовья заширмами около часа. Старик вдруг открыл глаза и долго молча смотрел на Алешу,видимо припоминая и соображая. Вдруг необыкновенное волнение изобразилось в еголице.

– Алеша, – зашептал он опасливо, – где Иван?

– На дворе, у него голова болит. Он нас стережет.

– Подай зеркальце, вон там стоит, подай!

Алеша подал ему маленькое складное кругленькое зеркальце,стоявшее на комоде. Старик погляделся в него: распух довольно сильно нос, и налбу над левою бровью был значительный багровый подтек.

– Что говорит Иван? Алеша, милый, единственный сын мой, яИвана боюсь; я Ивана больше, чем того, боюсь. Я только тебя одного не боюсь…

– Не бойтесь и Ивана, Иван сердится, но он вас защитит.

– Алеша, а тот-то? К Грушеньке побежал! Милый ангел, скажиправду: была давеча Грушенька али нет?

– Никто ее не видал. Это обман, не была!

– Ведь Митька-то на ней жениться хочет, жениться!

– Она за него не пойдет.

– Не пойдет, не пойдет, не пойдет, не пойдет, ни за что непойдет!.. – радостно так весь и встрепенулся старик, точно ничего ему не моглисказать в эту минуту отраднее. В восхищении он схватил руку Алеши и крепкоприжал ее к своему сердцу. Даже слезы засветились в глазах его. – Образок-то,Божией-то матери, вот про который я давеча рассказал, возьми уж себе, унеси ссобой. И в монастырь воротиться позволяю… давеча пошутил, не сердись. Головаболит, Алеша… Леша, утоли ты мое сердце, будь ангелом, скажи правду!

– Вы все про то: была ли она или не была? – горестнопроговорил Алеша.

– Нет, нет, нет, я тебе верю, а вот что: сходи ты кГрушеньке сам аль повидай ее как; расспроси ты ее скорей, как можно скорей,угадай ты сам своим глазом: к кому она хочет, ко мне аль к нему? Ась? Что?Можешь аль не можешь?

– Коль ее увижу, то спрошу, – пробормотал было Алеша всмущении.

– Нет, она тебе не скажет, – перебил старик, – она егоза.Она тебя целовать начнет и скажет, что за тебя хочет. Она обманщица, онабесстыдница, нет, тебе нельзя к ней идти, нельзя!

– Да и нехорошо, батюшка, будет, нехорошо совсем.

– Куда он посылал-то тебя давеча, кричал: «Сходи», когдаубежал?

– К Катерине Ивановне посылал.

– За деньгами? Денег просить?

– Нет, не за деньгами.

– У него денег нет, нет ни капли. Слушай, Алеша, я полежуночь и обдумаю, а ты пока ступай. Может, и ее встретишь… Только зайди ты ко мнезавтра наверно поутру; наверно. Я тебе завтра одно словечко такое скажу;зайдешь?

– Зайду.

– Коль придешь, сделай вид, что сам пришел, навеститьпришел. Никому не говори, что я звал. Ивану ни слова не говори.

– Хорошо.

– Прощай, ангел, давеча ты за меня заступился, век незабуду. Я тебе одно словечко завтра скажу… только еще подумать надо…

– А как вы теперь себя чувствуете?

– Завтра же, завтра встану и пойду, совсем здоров, совсемздоров, совсем здоров!..

Проходя по двору, Алеша встретил брата Ивана на скамье уворот: тот сидел и вписывал что-то в свою записную книжку карандашом. Алешапередал Ивану, что старик проснулся и в памяти, а его отпустил ночевать вмонастырь.

– Алеша, я с большим удовольствием встретился бы с тобойзавтра поутру, – привстав, приветливо проговорил Иван – приветливость дажесовсем для Алеши неожиданная.

– Я завтра буду у Хохлаковых, – ответил Алеша. – Я уКатерины Ивановны, может, завтра тоже буду, если теперь не застану…

– А теперь все-таки к Катерине Ивановне! Это«раскланяться-то, раскланяться»? – улыбнулся вдруг Иван. Алеша смутился.

– Я, кажется, все понял из давешних восклицаний и кой изчего прежнего. Дмитрий, наверно, просил тебя сходить к ней и передать, что он…ну… ну, одним словом, «откланивается»?

– Брат! Чем весь этот ужас кончится у отца и Дмитрия? –воскликнул Алеша.

– Нельзя наверно угадать. Ничем, может быть: расплыветсядело. Эта женщина – зверь. Во всяком случае, старика надо в доме держать, аДмитрия в дом не пускать.

– Брат, позволь еще спросить: неужели имеет право всякийчеловек решать, смотря на остальных людей, кто из них достоин жить и кто болеенедостоин?

– К чему же тут вмешивать решение по достоинству? Этотвопрос всего чаще решается в сердцах людей совсем не на основании достоинств, апо другим причинам, гораздо более натуральным. А насчет права, так кто же неимеет права желать?

– Не смерти же другого?

– А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когдавсе люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчетдавешних моих слов о том, что «два гада поедят друг друга»? Позволь и тебяспросить в таком случае: считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролитькровь Езопа, ну, убить его, а?

– Что ты, Иван! Никогда и в мыслях этого у меня не было! Даи Дмитрия я не считаю…

– Спасибо хоть за это, – усмехнулся Иван. – Знай, что я еговсегда защищу. Но в желаниях моих я оставляю за собою в данном случае полныйпростор. До свидания завтра. Не осуждай и не смотри на меня как на злодея, –прибавил он с улыбкою.

Они крепко пожали друг другу руки, как никогда еще прежде.Алеша почувствовал, что брат сам первый шагнул к нему шаг и что сделал он этодля чего-то, непременно с каким-то намерением.

Вышел же Алеша из дома отца в состоянии духа разбитом и подавленномеще больше, чем давеча, когда входил к отцу. Ум его был тоже как бы раздроблени разбросан, тогда как сам он вместе с тем чувствовал, что боится соединитьразбросанное и снять общую идею со всех мучительных противоречий, пережитых имв этот день. Что-то граничило почти с отчаянием, чего никогда не бывало всердце Алеши. Надо всем стоял, как гора, главный, роковой и неразрешимыйвопрос: чем кончится у отца с братом Дмитрием пред этою страшною женщиной?Теперь уж он сам был свидетелем. Он сам тут присутствовал и видел их друг преддругом. Впрочем, несчастным, вполне и страшно несчастным, мог оказаться лишьбрат Дмитрий: его сторожила несомненная беда. Оказались тоже и другие люди, докоторых все это касалось и, может быть, гораздо более, чем могло казаться Алешепрежде. Выходило что-то даже загадочное. Брат Иван сделал к нему шаг, чего такдавно желал Алеша, и вот сам он отчего-то чувствует теперь, что его испугалэтот шаг сближения. А те женщины? Странное дело: давеча он направлялся кКатерине Ивановне в чрезвычайном смущении, теперь же не чувствовал никакого;напротив, спешил к ней сам, словно ожидая найти у ней указания. А однако,передать ей поручение было видимо теперь тяжелее, чем давеча: дело о трехтысячах было решено окончательно, и брат Дмитрий, почувствовав теперь себябесчестным и уже безо всякой надежды, конечно, не остановится более и ни предкаким падением. К тому же еще велел передать Катерине Ивановне и только чтопроисшедшую у отца сцену.