Было уже семь часов и смеркалось, когда Алеша пошел кКатерине Ивановне, занимавшей один очень просторный и удобный дом на Большойулице. Алеша знал, что она живет с двумя тетками. Одна из них приходилась,впрочем, теткой лишь сестре Агафье Ивановне; это была та бессловесная особа вдоме ее отца, которая ухаживала за нею там вместе с сестрой, когда она приехалак ним туда из института. Другая же тетка была тонная и важная московскаябарыня, хотя и из бедных. Слышно было, что обе они подчинялись во всем КатеринеИвановне и состояли при ней единственно для этикета. Катерина же Ивановнаподчинялась лишь своей благодетельнице, генеральше, оставшейся за болезнию вМоскве и к которой она обязана была посылать по два письма с подробнымиизвестиями о себе каждую неделю.

Когда Алеша вошел в переднюю и попросил о себе доложитьотворившей ему горничной, в зале, очевидно, уже знали о его прибытии (можетбыть, заметили его из окна), но только Алеша вдруг услышал какой-то шум,послышались чьи-то бегущие женские шаги, шумящие платья: может быть, выбежалидве или три женщины. Алеше показалось странным, что он мог произвести своимприбытием такое волнение. Его, однако, тотчас же ввели в залу. Это была большаякомната, уставленная элегантною и обильною мебелью, совсем непо-провинциальному. Было много диванов и кушеток, диванчиков, больших ималеньких столиков; были картины на стенах, вазы и лампы на столах, было многоцветов, был даже аквариум у окна. От сумерек в комнате было несколькотемновато. Алеша разглядел на диване, на котором, очевидно, сейчас сидели,брошенную шелковую мантилью, а на столе пред диваном две недопитые чашкишоколату, бисквиты, хрустальную тарелку с синим изюмом и другую с конфетами.Кого-то угощали. Алеша догадался, что попал на гостей, и поморщился. Но в тотже миг поднялась портьера и быстрыми, спешными шагами вошла Катерина Ивановна,с радостною восхищенною улыбкой протягивая обе руки Алеше. В ту же минутуслужанка внесла и поставила на стол две зажженные свечи.

– Слава Богу, наконец-то и вы! Я одного только вас и молилау Бога весь день! Садитесь.

Красота Катерины Ивановны еще и прежде поразила Алешу, когдабрат Дмитрий, недели три тому назад, привозил его к ней в первый разпредставить и познакомить, по собственному чрезвычайному желанию КатериныИвановны. Разговор между ними в то свидание, впрочем, не завязался. Полагая,что Алеша очень сконфузился, Катерина Ивановна как бы щадила его и все времяпроговорила в тот раз с Дмитрием Федоровичем. Алеша молчал, но многое оченьхорошо разглядел. Его поразила властность, гордая развязность, самоуверенностьнадменной девушки. И все это было несомненно. Алеша чувствовал, что он непреувеличивает. Он нашел, что большие черные горящие глаза ее прекрасны иособенно идут к ее бледному, даже несколько бледно-желтому продолговатому лицу.Но в этих глазах, равно как и в очертании прелестных губ, было нечто такое, вочто, конечно, можно было брату его влюбиться ужасно, но что, может быть, нельзябыло долго любить. Он почти прямо высказал свою мысль Дмитрию, когда тот послевизита пристал к нему, умоляя его не утаить, какое он вынес впечатление,повидав его невесту.

– Ты будешь с нею счастлив, но, может быть… неспокойносчастлив.

– То-то брат, такие такими и остаются, они не смиряются предсудьбой. Так ты думаешь, что я не буду ее вечно любить?

– Нет, может быть, ты будешь ее вечно любить, но, можетбыть, не будешь с нею всегда счастлив…

Алеша произнес тогда свое мнение, краснея и досадуя на себя,что, поддавшись просьбам брата, высказал такие «глупые» мысли. Потому что емусамому его мнение показалось ужасно как глупым тотчас же, как он его высказал.Да и стыдно стало ему высказывать так властно мнение о женщине. Тем с большимизумлением почувствовал он теперь при первом взгляде на выбежавшую к немуКатерину Ивановну, что, может быть, тогда он очень ошибся. В этот раз лицо еесияло неподдельною простодушною добротой, прямою и пылкою искренностью. Изовсей прежней «гордости и надменности», столь поразивших тогда Алешу, замечаласьтеперь лишь одна смелая, благородная энергия и какая-то ясная, могучая вера всебя. Алеша понял с первого взгляда на нее, с первых слов, что весь трагизм ееположения относительно столь любимого ею человека для нее вовсе не тайна, чтоона, может быть, уже знает все, решительно все. И однако же, несмотря на то,было столько света в лице ее, столько веры в будущее. Алеша почувствовал себяпред нею вдруг серьезно и умышленно виноватым. Он был побежден и привлеченсразу. Кроме всего этого, он заметил с первых же слов ее, что она в каком-тосильном возбуждении, может быть очень в ней необычайном, – возбуждении, похожемпочти даже на какой-то восторг.

– Я потому так ждала вас, что от вас от одного могу теперьузнать всю правду – ни от кого больше!

– Я пришел… – пробормотал Алеша, путаясь, – я… он послалменя…

– А, он послал вас, ну так я и предчувствовала. Теперь всезнаю, все! – воскликнула Катерина Ивановна с засверкавшими вдруг глазами. –Постойте, Алексей Федорович, я вам заранее скажу, зачем я вас так ожидала.Видите, я, может быть, гораздо более знаю, чем даже вы сами; мне не известий отвас нужно. Мне вот что от вас нужно: мне надо знать ваше собственное, личноепоследнее впечатление о нем, мне нужно, чтобы вы мне рассказали в самом прямом,неприкрашенном, в грубом даже (о, во сколько хотите грубом!) виде – как вы самисмотрите на него сейчас и на его положение после вашей с ним встречи сегодня?Это будет, может быть, лучше, чем если б я сама, к которой он не хочет большеходить, объяснилась с ним лично. Поняли вы, чего я от вас хочу? Теперь с чем жеон вас послал ко мне (я так и знала, что он вас пошлет!) – говорите просто,самое последнее слово говорите!..

– Он приказал вам… кланяться, и что больше не придетникогда… а вам кланяться.

– Кланяться? Он так и сказал, так и выразился?

– Да.

– Мельком, может быть, нечаянно, ошибся в слове, не то словопоставил, какое надо?

– Нет, он велел именно, чтоб я передал это слово:«кланяться». Просил раза три, чтоб я не забыл передать.

Катерина Ивановна вспыхнула.

– Помогите мне теперь, Алексей Федорович, теперь-то мне инужна ваша помощь: я вам скажу мою мысль, а вы мне только скажите на нее, верноили нет я думаю. Слушайте, если б он велел мне кланяться мельком, не настаиваяна передаче слова, не подчеркивая слова, то это было бы все… Тут был бы конец!Но если он особенно настаивал на этом слове, если особенно поручал вам незабыть передать мне этот поклон, – то, стало быть, он был в возбуждении, внесебя, может быть? Решился и решения своего испугался! Не ушел от меня твердымшагом, а полетел с горы. Подчеркивание этого слова может означать одну браваду…

– Так, так! – горячо подтвердил Алеша, – мне самому тактеперь кажется.

– А коли так, то он еще не погиб! Он только в отчаянии, но яеще могу спасти его. Стойте: не передавал ли он вам что-нибудь о деньгах, отрех тысячах?