– И не смейте говорить мне такие слова, обаятельница,волшебница! Вами-то гнушаться? Вот я нижнюю губку вашу еще раз поцелую. Она увас точно припухла, так вот чтоб она еще больше припухла, и еще, еще…Посмотрите, как она смеется, Алексей Федорович, сердце веселится, глядя наэтого ангела… – Алеша краснел и дрожал незаметною малою дрожью.

– Нежите вы меня, милая барышня, а я, может, и вовсе не стоюласки вашей.

– Не стоит! Она-то этого не стоит! – воскликнула опять с темже жаром Катерина Ивановна, – знайте, Алексей Федорович, что мы фантастическаяголовка, что мы своевольное, но гордое-прегордое сердечко! Мы благородны,Алексей Федорович, мы великодушны, знаете ли вы это? Мы были лишь несчастны. Мыслишком скоро готовы были принести всякую жертву недостойному, может быть, илилегкомысленному человеку. Был один, один тоже офицер, мы его полюбили, мы емувсе принесли, давно это было, пять лет назад, а он нас забыл, он женился.Теперь он овдовел, писал, он едет сюда, – и знайте, что мы одного его, одногоего только любим до сих пор и любили всю жизнь! Он приедет, и Грушенька опятьбудет счастлива, а все пять лет эти она была несчастна. Но кто же попрекнет ее,кто может похвалиться ее благосклонностью! Один этот старик безногий, купец, –но он был скорей нашим отцом, другом нашим, оберегателем. Он застал нас тогда вотчаянии, в муках, оставленную тем, кого мы так любили… да ведь она утопитьсятогда хотела, ведь старик этот спас ее, спас ее!

– Очень уж вы защищаете меня, милая барышня, очень уж вы вовсем поспешаете, – протянула опять Грушенька.

– Защищаю? Да нам ли защищать, да еще смеем ли мы тутзащищать? Грушенька, ангел, дайте мне вашу ручку, посмотрите на эту пухленькую,маленькую, прелестную ручку, Алексей Федорович; видите ли вы ее, она мнесчастье принесла и воскресила меня, и я вот целовать ее сейчас буду, и сверху ив ладошку, вот, вот и вот! – И она три раза как бы в упоении поцеловаладействительно прелестную, слишком, может быть, пухлую ручку Грушеньки. Та же,протянув эту ручку, с нервным, звонким прелестным смешком следила за «милоюбарышней», и ей видимо было приятно, что ее ручку так целуют. «Может быть,слишком уж много восторга», – мелькнуло в голове Алеши. Он покраснел. Сердцеего было все время как-то особенно неспокойно.

– Не устыдите ведь вы меня, милая барышня, что ручку мою приАлексее Федоровиче так целовали.

– Да разве я вас тем устыдить хотела? – промолвила несколькоудивленно Катерина Ивановна, – ах, милая, как вы меня дурно понимаете!

– Да вы-то меня, может, тоже не так совсем понимаете, милаябарышня, я, может, гораздо дурнее того, чем у вас на виду. Я сердцем дурная, ясвоевольная. Я Дмитрия Федоровича, бедного, из-за насмешки одной тогдазаполонила.

– Но ведь теперь вы же его и спасете. Вы дали слово. Вывразумите его, вы откроете ему, что любите другого, давно, и который теперь вамруку свою предлагает…

– Ах нет, я вам не давала такого слова. Вы это сами мне всеговорили, а я не давала.

– Я вас не так, стало быть, поняла, – тихо и как бы капелькупобледнев, проговорила Катерина Ивановна. – Вы обещали…

– Ах нет, ангел-барышня, ничего я вам не обещала, – тихо ировно все с тем же веселым и невинным выражением перебила Грушенька. – Вот ивидно сейчас, достойная барышня, какая я пред вами скверная и самовластная. Мнечто захочется, так я так и поступлю. Давеча я, может, вам и пообещала что, авот сейчас опять думаю: вдруг он опять мне понравится, Митя-то, – раз уж мневедь он очень понравился, целый час почти даже нравился. Вот я, может быть,пойду да и скажу ему сейчас, чтоб он у меня с сего же дня остался… Вот я какаянепостоянная…

– Давеча вы говорили… совсем не то… – едва проговорилаКатерина Ивановна.

– Ах, давеча! А ведь я сердцем нежная, глупая. Ведь подуматьтолько, что он из-за меня перенес! А вдруг домой приду да и пожалею его – тогдачто?

– Я не ожидала…

– Эх, барышня, какая вы предо мной добрая, благороднаявыходите. Вот вы теперь, пожалуй, меня, этакую дуру, и разлюбите за мойхарактер. Дайте мне вашу милую ручку, ангел-барышня, – нежно попросила она икак бы с благоговением взяла ручку Катерины Ивановны. – Вот я, милая барышня,вашу ручку возьму и так же, как вы мне, поцелую. Вы мне три раза поцеловали, амне бы вам надо триста раз за это поцеловать, чтобы сквитаться. Да так уж ибыть, а затем пусть как Бог пошлет; может, я вам полная раба буду и во всемпожелаю вам рабски угодить. Как Бог положит, пусть так оно и будет безо всякихмежду собой сговоров и обещаний. Ручка-то, ручка-то у вас милая, ручка-то!Барышня вы милая, раскрасавица вы моя невозможная!

Она тихо понесла эту ручку к губам своим, правда, с странноюцелью: «сквитаться» поцелуями. Катерина Ивановна не отняла руки: она с робкоюнадеждой выслушала последнее, хотя тоже очень странно выраженное обещаниеГрушеньки «рабски» угодить ей; она напряженно смотрела ей в глаза: она видела вэтих глазах все то же простодушное, доверчивое выражение, все ту же яснуювеселость… «Она, может быть, слишком наивна!» – промелькнуло надеждой в сердцеКатерины Ивановны. Грушенька меж тем как бы в восхищении от «милой ручки»медленно поднимала ее к губам своим. Но у самых губ она вдруг ручку задержалана два, на три мгновения, как бы раздумывая о чем-то.

– А знаете что, ангел-барышня, – вдруг протянула она самымуже нежным и слащавейшим голоском, – знаете что, возьму я да вашу ручку и непоцелую. – И она засмеялась маленьким развеселым смешком.

– Как хотите… Что с вами? – вздрогнула вдруг КатеринаИвановна.

– А так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меняручку целовали, а я у вас нет. – Что-то сверкнуло вдруг в ее глазах. Она ужаснопристально глядела на Катерину Ивановну.

– Наглая! – проговорила вдруг Катерина Ивановна, как бывдруг что-то поняв, вся вспыхнула и вскочила с места. Не спеша поднялась иГрушенька.

– Так я и Мите сейчас перескажу, как вы мне целовали ручку,а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!

– Мерзавка, вон!

– Ах как стыдно, барышня, ах как стыдно, это вам даже инепристойно совсем, такие слова, милая барышня.

– Вон, продажная тварь! – завопила Катерина Ивановна. Всякаячерточка дрожала в ее совсем исказившемся лице.

– Ну уж и продажная. Сами вы девицей к кавалерам за деньгамив сумерки хаживали, свою красоту продавать приносили, ведь я же знаю.

Катерина Ивановна вскрикнула и бросилась было на нее, но ееудержал всею силой Алеша:

– Ни шагу, ни слова! Не говорите, не отвечайте ничего, онауйдет, сейчас уйдет!

В это мгновение в комнату вбежали на крик обе родственницыКатерины Ивановны, вбежала и горничная. Все бросились к ней.