курсе, что он мёртв. А уж про обстоятельства смерти мужа Раисе Фёдоровне лучше бы никогда и не знать. Но вслух Алина ничего сказала. Она поняла — не тот случай. Отец Александр любил собаку особой любовью. Такое бывает с людьми. И страдает сильно, как если бы погиб близкий человек. Ему ничего не объяснишь. Он не поймёт. В данную минуту ему нужно помочь.

— Помогу! Пишите заявление. Вот бумага. Ручки нет, — она порылась на столе и сразу нашла пишущую ручку.

Значит, Воронцов разыгрывал драму со стержнем. Ещё тот артист. У него полно новых ручек. Хоть трагедию пиши, хоть комедию, хоть новый роман, а хочешь — заявление в полицию с просьбой о помощи.

— Держите! Она пишет.

Священник быстро написал заявление, пробежал глазами текст и улыбнулся, словно с плеч свалилась тяжёлая ноша.

— Так-то лучше будет, — сказал он и ушёл, шурша полами рясы.

Алина отправилась на поиски Воронцова, но его в отделе не было. Дорошенко сказал, что Дима отправился на пьянку.

— Премию обмывать пошёл. Он Илью Крестителя захватил. Пять грабежей поднял, — Слава поднял кверху большой палец.

— Ты прямо как римский сенатор, — съязвила Алина, — тебе тоже в термы надо. Причём срочно. Обмыть чего-нибудь.

— Чего? — грозно приподнялся в кресле Дорошенко.

— Язык твой обмыть надо. Сходи-сходи в термы-то, а то опоздаешь, — она успела выскочить за дверь.

Вслед ей полетели наручники, валявшиеся на столе у Дорошенко в большом количестве. Алина прикрыла дверь, с удовлетворением послушала грохот металла, прицокнула языком и пошла по коридору, плавно качая бёдрами.

* * *

Стильный новодел органично встроился в центр города. Низкий заборчик с металлическими прутьями плотно окружал небольшой дворик.

«А неплохо живут святые отцы, совсем неплохо», — восхитилась Алина, но тут же поняла, что ошиблась.

Дом под девятнадцатым номером расположился рядом с новоделом. Или, наоборот, новодел присоседился к нему. Алина осмотрела ухоженный петербургский дворик без забора. Чистенько, у деревьев здоровый вид, кустарник аккуратно пострижен. Скамейки удобные. По периметру двора, как солдаты в карауле, выстроились фонари. Качели, песочница, ни одного окурка. Четыре урны. Неплохо для городского дворика. А вот и кумушки у подъезда. Сидят, переговариваются, наверное, вспоминают рубль периода его ранней молодости. Пока Алина придумывала повод для беседы — не будешь же просто так приставать к болтушкам, — одна из кумушек ушла, тяжёло волоча тяжёлую сумку. Алина присела на скамейку и обратилась к пожилой женщине, только что оставшейся без собеседницы.

— Лето уже проходит, — пожаловалась Алина, обращаясь к деревьям.

— Да, какое-то поганое нынче лето: то ливни с грозами, то солнце палит — не поймёшь, как одеться, чтобы выйти погулять. А вы к кому?

— Да так, — пожала плечами Алина, — к ветеринару иду. Устала. Присела отдохнуть.

— А у вас тоже собака? — вцепилась в неё женщина.

Лет шестидесяти, с виду опрятная, волосики приглажены, губки подкрашены. Явно молодится тётенька. И для кумушки с лавочки возрастом не вышла. Уже с ярмарки идёт, но на полпути остановилась, хоть и дорога с горки вниз.

— Была, — вздохнула Алина, — была! Съела чего-то и умерла. Сдохла!

— Отравили! — убеждённо заявила женщина. — У нашего батюшки тоже пса отравили. Вывел на прогулку, пёс схватил кусок мяса — вон там, за баками — и захрипел. Батюшка теперь аж сам не свой, так переживает.

Алина глянула на мусорные баки, обычные, на колёсиках. Детская площадка. Всё просматривается. В доме есть балконы. Мало, но есть.

— А кто мог отравить? — встрепенулась Алина, подвигаясь к женщине.

— Кто ж его знает, люди разные живут на белом свете, — покачала головой женщина. — Я не видела, я ещё работаю. Вот с работы притащилась — еле дышу. А утром на работу собираюсь, ни до чего дела нет. В окна не выглядываю. Не знаю…

— И я не знаю, — сказала Алина, мысленно подсчитывая количество квартир в доме.

В одном парадном десять да в другом столько же, а всего их четыре. Значит, сорок. Ох уж эта арифметика!

— Не знаю, что с вашей собакой случилось, а с батюшкиным псом Люська расправилась. Знаю я её, знаю, та ещё кобра!

— А кто эта Люська? — растерялась Алина.

Только что собралась обходить сорок квартир, чтобы разгадать страшную загадку, как разгадка сама собой наружу вылезла.

— Из десятой квартиры. Она в аптеке работает. И в церкви ошивается. Как раз в той, где отец Александр служит. Она свечками торгует, в церкви дежурит, когда и приберётся, а когда на подхвате. Это она! Эта гадюка Люська!

— А с чего бы ей травить бедного пса? Если она в церкви дежурит, значит, батюшка её привечает, — удивилась Алина.

— Да мало ли, знаете, в душу не заглянешь, — замахала руками женщина. — Люська — она паскудная баба. Мужа похоронила два года назад, потом подружку себе завела. Люди собак заводят, а она подругу. Так с Нинкой на пару и ходят. Да вон они идут. Две кошёлки.

Алина скосила глаза. Они появились из-за угла. Не женщины, не старушки, не тётки — две дамы, свернув с улицы, направились во двор. Именно дамы. На головах у обеих накручено что-то невообразимое: то ли стожки сена, то ли снопы соломы. Глаза ярко накрашены, губы алые с чёткой обводкой. Яркий макияж идёт впереди них, словно обгоняет, напоминая людям, чтоб дорогу дали. А то ведь две дамы идут. Расступись, толпа!

— Вот эта, сбоку, прихрамывает, она и есть Люська из аптеки. Приторговывает лекарствами. Приработок у неё такой.

— А Нинка где работает? — спросила Алина, глядя на Люськину напарницу.

Словно бы видела она когда-то эту женщину, но где, когда и при каких обстоятельствах не вспомнила. Потом поняла, что это дежавю. Со всеми бывает.

— Не знаю, — махнула рукой Алинина собеседница, — болтается где-то. Нинка у Люськи часто бывает. Одно время жила у неё. Потом съехала. Может, ремонт делала у себя в квартире.

— Замужем?

— Нинка-то? Вроде нет. Был бы муж, разве бы позволил болтаться по чужим домам. Нет. Не замужем, точно. Тоже паскуда. Ладно, заболталась я тут с вами, пойду уже, — заторопилась женщина, явно не желая здороваться с двумя подружками.

Алина осталась сидеть на скамейке, испепеляемая гневными взглядами двух женщин: не то бабушек, не то девушек. Обе прошли мимо, не забыв прошипеть проклятия, предназначенные специально для ушей Алины. Чего там только не было: и лярва, и проститутка, и выдра и много ещё чего, что нельзя передать словами, даже печатными. Алина почувствовала, как загорелись уши, щёки и нос. Впрочем, нос разгорелся в последнюю очередь,