порожденное чрезмерной важностью, которую ты себе придаешь, так что ты сделаешься смиренным, скромным, дружелюбным и любезным со всеми. Тогда все тебя полюбят и охотно примут. А как ты привел в пример мои обстоятельства, вызывающие в тебе немалую досаду оттого, что ты видишь, что я не несу никакой службы в доме, однако же меня любят и много ласкают, я советую тебе дать сему примеру правильное истолкование и в хорошем свете, а не превратное, как ты делаешь. Знаешь, отчего так любит меня господин? Не оттого, что он пристрастен, как ты думаешь, но оттого, что я им восторгаюсь и ласкаюсь к нему непрестанно; пусть он и побьет меня, это не помешает мне выказать ему больше любви, чем когда-либо. Словом, я не упускаю возможности уверить хозяина, что люблю его от всего сердца. Это верный способ, какого должны держаться слуги, если хотят добиться милости от своих господ.

Как со зверьми, особливо с дикими, каковы львы и подобные, прибегают к ласке, чтобы укротить их и сделать незлобными, так следует поступать и с людьми, а наипаче с могущественными, природа коих весьма далека от того, чтобы сживаться с низким людом. Этому я научился из разных разговоров, которые слышал здесь, в доме. Слыхал я как-то речи одного человека, слывшего мудрецом: он утверждал, что есть такие господа, которые ничуть не отличаются от диких зверей и столь надменны, что, имея с ними дело, никак нельзя их задевать и перечить им в чем бы то ни было. Ибо, как звери, если взъерошить им шерсть, обнажают зубы и сильно озлобляются, так и те показывают свою господскую неукротимость. Кто хочет от них милости, должен им льстить и ласкать, как делают со зверьми, когда хотят их приручить. Все эти уроки я применяю на деле с отменным успехом, снискав сим образом милость моего господина, так что хоть я и бесполезен, однако более всех любим и обласкан в доме, и хотя допускаю промахи, меня из-за этого не гонят взашей. Одно время меня ненавидела вся челядь, завидуя моему счастью, отчего едва не всякий на меня кричал и потчевал палками. В конце концов все переменились, искренне или притворно, ибо я со всеми был ласков. И хотя дали мне прозванье льстеца, для людей позорное, мне до того дела нет, ибо я, как бы там ни было, животное, а не человек: лишь бы я был любим хозяином и жил благополучно, о прочем мне нет заботы. Хочу рассказать тебе прекрасную повесть.

Однажды я, замарав чем-то лапы, захотел, как обычно, приласкаться к вошедшему в дом хозяину и запачкал ему новый и отменно красивый плащ. И хотя он прогневался и грозил мне, однако ж не удержался потом погладить меня и выказать обычную ласку, отчего в великое изумление пришли все слуги, а один в разговоре с другими молвил: «Гляди, какое везенье этому псу: он досадил хозяину, а тот с ним нежничает; а досади я ему в чем-нибудь менее важном, он меня уж наверное выгнал бы из дому». Того ради, брат мой осел, в заключение всего этого — если хочешь, чтоб тебя любили, оставь обычное твое обхождение и бери пример с меня.

Мессер осел с великим вниманьем выслушал речи пса, весьма для него утешительные, отвечал, что весьма доволен, и бесконечно его благодарил.

Глава XXX. Осел возвращен крестьянину

Измученный осел некоторое время жевал в уме речи и доводы пса, сетуя на себя, почему он о том никогда не думал. И так как он был тоже животным, то почел за правду все сказанное псом и принял за правило, что нельзя снискать милость могущественных людей и своего господина иначе как лестью; в этом он, вообще говоря, ошибался. Ибо хотя есть такие, кто любит одних льстецов, находятся и иные, не такого дурного и несмысленного нрава, а особливо особы смиренные и благоразумные, которые имеют в предмете лишь истину и достоинства людей; ввиду того, что смирение и благоразумие не могут терпеть лести, они крайне гнушаются ею, как самым пагубным пороком, и накрепко привязаны к истине.

Итак, он принял решение снискать хозяйскую милость, подражая советчику своему псу, и, будучи однажды приведен пред очи господина, чтобы, как обычно, дать ему желанные знаки погодных перемен, не упустил случая и встретил его радостно, как делывал сей самый пес, взбрыкивая, испуская пахучий пердеж и ревя так громко, что оглушил всех. А чтобы подражать без упущений, он поднялся на дыбы и положил ноги на шею господину, силясь его облобызать. Хозяин был такою новостью совершенно ошеломлен и, не в силах сносить эти ослиные ласки, завопил, приказывая его убить[136]. Но по воле случая ни у кого из окружающих не было оружия под рукою, так что нельзя было исполнить распоряжение хозяина, а тот удалился в свою комнату и некоторое время чувствовал себя дурно. Придя в себя, он сказал, что, по его мнению, в осла вселился дьявольский дух: по сей причине он пророчил, и этот дух понудил его вытворять такие штуковины; того ради он, хозяин, не хочет, чтобы этот осел оставался у него в доме. Он распорядился как можно скорее вернуть его крестьянину, забрав у того выплаченные при покупке деньги.

Пришел в город крестьянин, и хозяин рассказал ему о таковой наглости, изложил свое понимание дела и спросил, примечал ли он когда за этим ослом такие вещи, как действия злого духа. Тот отвечал, что никогда ему такая нелепица не всходила на ум; что он не думает, чтобы осел был одержим, но усмотрел в нем некий рассудок и полагает, что осел хотел приласкаться и радостным приветствием почтить хозяина; должно допустить в нем доброе намерение, хотя способ, каким оно выражалось, был крайне неуместный.

— Мне не нравится, — возразил господин, — когда доброе намерение у людей приводит к подобным следствиям, а у ослов — и того меньше. Весьма безрассудно желание оправдывать ошибку добрым намерением, а потому не представляй мне извинений, которых я не приму. Забери своего осла домой и верни мои деньги, ибо я не хочу твоих животных у себя в доме.

— Не сердитесь, синьор, я сделаю все, как вы велите. Вы знаете, что я в этом ничуть не виноват, ибо не предлагал вам моего осла, но вы его у меня попросили. И, правду сказать, я отдал его вам неохотно, ибо лишился лучшей скотины во всей округе, и немало дивился, как это вы,