немцами, в какой и они с ним, и так же слабо надеялся на успешный исход. Вероятно, даже слабее: ведь пойди чехи на уступки немцам, другие национальные меньшинства принялись бы выдвигать собственные требования, а это было чревато распадом существующего государства. И Бенеш, и судетские немцы вели переговоры исключительно ради впечатления, которое эти переговоры должны были произвести на общественное мнение в Великобритании и Франции. Судетские лидеры пытались представить дело так, будто они всего лишь требуют равного статуса в составе Чехословакии. Бенеш пытался вынудить их в открытую потребовать расчленения страны. Уж тогда-то, думал он, западные державы наконец скажут свое веское слово. Об этих державах он судил по годам своей жизни во Франции во время Первой мировой войны, а также по более позднему опыту тех лет, когда они главенствовали в Лиге Наций в Женеве. Как и большинство его современников, включая Гитлера, он не отдавал себе отчета в их тогдашней слабости, как моральной, так и материальной, – и особенно в слабости Франции.

У Бенеша тоже были свои слабости. На бумаге союзы Чехословакии выглядели внушительно. Это и Франко-чехословацкий пакт о взаимных гарантиях, заключенный в 1925 г., и Советско-чехословацкий договор о взаимопомощи от 1935 г., который, однако, срабатывал лишь в том случае, если Франция делала первый шаг; и еще Малая Антанта – альянс с Румынией и Югославией, направленный против Венгрии. Бенеш пользовался преимуществами такого своего положения не в полной мере. Он сознательно пренебрегал союзом с Советской Россией. Он считал его дополнением, а не заменой союза с Францией. Другие могли – обычно с некоторым скепсисом – задаваться вопросом: придет ли Советская Россия на помощь Чехословакии, даже если Франция будет сохранять нейтралитет? Бенеш этого не делал. Он был «западником», продолжателем дела Томаша Масарика – а Масарик добился независимости для Чехословакии с западной, а не с российской помощью. Британский посол сэр Бэзил Ньютон вспоминал, как Бенеш сказал ему, что «отношения Чехословакии с Россией всегда были и останутся второстепенными. Его страна всегда будет следовать за Западной Европой и будет связана с ней»{3}. Гражданская война в Испании дала дополнительные основания не пытаться защищать «демократию» с российской помощью. Но Бенеш в таких предостережениях не нуждался: он давно уже все для себя решил. И даже если бы он поддался искушению, внутри Чехословакии существовали мощные сдерживающие силы. Чешская Аграрная партия, крупнейшая в правительственной коалиции, страшилась любых связей с коммунистами. Ее руководители тоже склонны были говорить: «Лучше Гитлер, чем большивики». Кроме того, сам Бенеш был убежденным сторонником мира. Армия Чехословакии представляла собой грозную силу; ее 34 хорошо оснащенные дивизии, скорее всего, сами по себе не уступали полуобученной немецкой армии образца 1938 г. Однако Бенеш не собирался использовать эту армию – разве что в маловероятном случае всеобщей войны. Чехи были небольшим народом. Им потребовалось почти триста лет, чтобы оправиться от чудовищного разгрома в битве при Белой Горе в 1620 г. Бенеш был твердо намерен не допустить второй такой катастрофы. Он готов был играть против Гитлера с высокими ставками; но идти ва-банк не собирался. В самом крайнем случае он планировал склонить голову перед бурей и надеяться, что чехи ее переживут – как в конечном итоге и произошло.

И Гитлер, и Бенеш нагнетали напряжение в надежде спровоцировать кризис. Британцы и французы, произведя те же расчеты, преследовали прямо противоположную цель: они хотели предотвратить кризис, чтобы избежать мучительного выбора между войной и унижением. Британцы ощущали эту необходимость острее французов. Французы казались более незащищенными – у них были четкие союзные обязательства перед Чехословакией; британцев же не связывало ничего, кроме членства в находящейся при смерти Лиге Наций. Зато французы имели возможность переложить свою проблему на Британию. Они могли рассуждать о сопротивлении Гитлеру; когда же Британия отказывала им в поддержке, вся вина ложилась на нее. Это привело к любопытному результату. Гитлер, Бенеш и даже французы могли ждать, пока кризис назреет, в уверенности, что уж тогда-то британцы будут вынуждены принять решение. Именно поэтому британцам необходимо было действовать. Чехословацкий вопрос был от них максимально далек, но именно они настойчивей всех его поднимали. Мотивы у них были самые благородные. Они хотели предотвратить войну в Европе; они также хотели урегулировать территориальный вопрос лучше, чем это было сделано в 1919 г., в более полном соответствии с основополагающим принципом самоопределения наций. Результат оказался прямо противоположным их намерениям. Они воображали, что у проблемы судетских немцев есть «решение» и что в ходе переговоров его удастся отыскать. В действительности же компромисса, способного решить этот вопрос, не существовало, и с каждым этапом переговорного процесса это становилось только очевиднее. Стремясь предотвратить кризис, британцы сами его и спровоцировали. Они не создали чехословацкой проблемы; но события Чехословацкого кризиса 1938 г. стали делом именно их рук.

Британцы отдавали себе отчет в существовании этой проблемы с момента аншлюса Австрии – задолго до того, как Гитлер сформулировал свои намерения. 12 марта, когда французский посол посетил Галифакса, чтобы обсудить австрийский вопрос, тот в ответ спросил: «Как французская сторона представляет себе оказание содействия Чехословакии?» У посла «не оказалось короткого ответа»{4}. Десятью днями позже британцы предложили свой собственный ответ – или скорее отсутствие ответа. В меморандуме для французского правительства они сделали акцент на своих обязательствах по Локарнскому договору: «Эти обязательства, по их мнению, составляют немалый вклад в поддержание мира в Европе, и, хотя они не намерены от них отказываться, расширить их они тоже не видят возможности». «Не имеет смысла надеяться», что военные усилия Франции и Советского Союза помешают немцам оккупировать Чехословакию; Британия же, даже если вступит в войну, сможет предложить не более чем «экономическое давление» в виде блокады. Поэтому чехословацкое правительство нужно было подталкивать к поиску «такого решения вопросов, касающихся немецкого меньшинства, которое было бы совместимо с обеспечением целостности чехословацкого государства»{5}. В частном порядке Галифакс приводил и другие доводы: «Откровенно говоря, момент неблагоприятный, и наши планы, как наступательные, так и оборонительные, еще недостаточно проработаны»{6}. Кроме того, он заметил французскому послу: «Возможно, французы, в отличие от нас, склонны переоценивать значение решительных заявлений»{7}. Одно такое заявление британцы уже отклонили. 17 марта советское правительство предложило обсудить «в Лиге Наций или вне ее» практические меры по «коллективному спасению мира». Галифакс не счел эту идею «сколько-нибудь ценной», и русским ответили, что конференция, «предназначенная не столько для урегулирования имеющихся проблем, сколько для организации согласованных действий против агрессии… не обязательно окажет благоприятное воздействие на перспективы европейского мира»{8}.

Французам, разумеется, не нравилось, когда их подталкивали к какому-либо решению. 15 марта на заседании комитета национальной обороны Франции обсуждался вопрос о помощи Чехословакии. Гамелен ответил, что французы смогут «сковать» часть немецких войск, но не смогут прорвать линию Зигфрида (которой на тот момент фактически не существовало); следовательно, единственный действенный путь нападения на Германию пролегает через Бельгию, а чтобы получить разрешение на проход по Бельгии, необходима дипломатическая поддержка Британии{9}. Это была обычная для него двусмысленность. Политики задавали военный вопрос, а Гамелен в ответ рассуждал дипломатически. Министр иностранных дел Жозеф Поль-Бонкур попытался последовать этому жесткому курсу, по крайней мере в том, что касалось дипломатии. 24 марта он заявил британскому послу Эрику Фиппсу, что «недвусмысленное предостережение, высказанное Германии обеими странами [Великобританией и Францией]… было бы лучшим средством избежать войны… Время играет против нас, поскольку Германия… будет становиться сильнее и сильнее, пока наконец не достигнет полной гегемонии в Европе»{10}. На эти соображения, которые они уже неоднократно слышали, британцы отвечать не стали. Да и необходимости такой не было. Дни Поль-Бонкура были сочтены. 10 апреля проработавшее меньше месяца правительство Леона Блюма лишилось власти. Даладье, следующий премьер-министр, поначалу думал сохранить за Поль-Бонкуром министерский пост, но затем встревожился из-за его заявлений о необходимости твердо стоять на своем сейчас, чтобы потом не пришлось вступать в борьбу в еще более чудовищных обстоятельствах. Даладье позвонил