слезы. Я слишком изнурен, слишком ошарашен, я словно застрял во сне и не могу проснуться. Война ужасна, и, если я доживу до ее конца, буду говорить о том, как необъяснимо и велико истребление, которое она несет. Но более всего меня поразил не ужас, которым оказалась война. Более всего меня поразило, что я еще жив.

Посмотреть на то, как британская армия оставляет Йорктаун, собрались толпы жителей Виргинии – и рабов, и свободных. В Виргинии живут пятьсот тысяч африканских рабов – это в три раза больше, чем белое население колонии. Я не перестаю думать, что мы боремся за свободу в то время, когда в нашей стране сохраняется подобная система. И об этом задумываюсь не только я. Когда мы собрались на молитву, перед тем как атаковать британские укрепления, полковник Костюшко сказал священнику:

– Мы сражаемся за права людей, не жалея живота своего, но в то же время не замечаем противоречий в собственных принципах. Это нас ослабляет, подрывает устои общества.

Бедняга священник так смутился от этих слов, что подошел слишком близко к укреплениям, и его шляпу сбила шальная пуля.

– Считайте это предупреждением, преподобный Эванс, – со смехом заметил ему полковник Костюшко. – Предупреждением о том, что рабовладение – грех и нам надо искоренить его, как только закончится война. Молитесь, чтобы перемены начались как можно скорее.

Перемены уже начались. Они коснулись моего сердца, и в нем без конца повторяются слова из Притчей, 18:16: «Дар человека дает ему простор и до великих доводит его».

Я не знаю, что уготовило будущее, и не знаю, где мне брать силы, чтобы жить дальше. Но если мы, как многие теперь думают, выиграли войну, я буду считать, что Господь благословил меня, наделив дарами, которые, как полагал дьякон Томас, были впустую растрачены на женщину и которые привели меня к великим мира сего. – РШ

* * *

Липкая жара, пригибавшая к земле и сжимавшая нам плечи по пути из Филадельфии, отступила прежде, чем мы выдвинулись в обратный путь, и оставление Йорктауна было ознаменовано резким падением температуры, возвещавшим о скорой зиме. На смену зною и влаге пришли холод и сырость, а напряженный сентябрьский бросок к месту битвы обратился в безотрадный и медленный полуторамесячный переход назад к нагорью.

Я не считала, сколько миль успела пройти, но мои башмаки, которые были новехонькими, когда я вступила в армию, теперь выглядели так, словно им исполнилось не меньше ста лет. Сама я чувствовала себя не лучше. Когда мы останавливались на ночевку, я изучала несчастных солдат, которые шли вместе со мной, полуодетые, голодные, с ногами, сбитыми в кровь от того, что идти приходилось в неудобной обуви, а то и вообще босиком. Пытаясь согреться, они поворачивались то одним, то другим боком к жалким кострам, словно кролики на вертеле, и я изумлялась все больше.

Я никогда не видела преимуществ в том, что я женщина. Ни единого. Я страдала из-за ограничений, которые накладывает мой пол, из-за границ, установленных обществом, из-за узды, которую надевает на нас традиция. Но я никогда не думала, что и мужчины испытывают ограничения, что и они обречены на определенное обществом существование. Женщины не умирают на поле боя.

Мне всегда запрещалось заглядывать в мир, который я хотела исследовать, – но потому ли, что меня презирали, или потому, что ценили? Я решила, что по обеим причинам. И даже в таком случае я не собиралась роптать на судьбу.

Говорили, что мы перезимуем в Уэст-Пойнте, и теперь, пока мы одолевали милю за милей, перед нами маячила мечта об отдыхе и тепле. Но для меня движение было другом – как и всегда, – и я с ужасом думала об ожидавших нас долгих месяцах в бараках.

Война не закончилась.

Если даже переговоры о мире и начались, Конгресс пока не был назначен, а значит, армию не распускали. Многие говорили, что придется ждать до весны. Или даже до осени. Конечно, британцы знали, что война проиграна. Конечно, это не могло продолжаться вечно. Генерал Вашингтон отошел в Нью-Уинсор, мы же к середине ноября добрались до Уэст-Пойнта, и я стала молить Господа об еще одном благословении. Я зашла слишком далеко, чтобы сдаться из-за тягостей зимних квартир.

Глава 14

Определенные неотчуждаемые права

Наступили холода. Мы страдали от голода и лишений. Я штопала чулки и латала мундиры гораздо чаще, чем стреляла в британцев. Поставки провизии, которые генерал Патерсон постоянно требовал от Конгресса, до нас не доходили, и потому мы отправлялись на поиски пищи. Каждая вылазка была согласована и одобрена, и все же мы чувствовали себя грабителями.

Отряды, которые добывали продовольствие для армии, состояли не из самых благородных солдат – но, впрочем, и подлецами их тоже не назовешь. То были люди – среди них я числю и себя, – которым никогда в жизни ничего не давали, и потому для них не составляло сложности забирать. Единственной нашей добродетелью было то, что мы старались брать у тех, у кого провизии имелось в достатке, и действовали предельно осторожно, чтобы никто не лишился жизни из-за зерна, яиц или виски. Я вызывалась участвовать в таких набегах лишь потому, что они давали возможность выбраться за пределы лагеря.

Во вторую вылазку мы попали на ферму, хозяин которой считался лоялистом, но сумели разжиться лишь несколькими бушелями гнилых фруктов, мешком кукурузной муки и котлом, таким тяжелым, что мы решили не тащить его в лагерь. Дом обобрали и забросили задолго до того, как мы здесь оказались. Мы развели костерок. Я перебрала подгнившие плоды, отрезала нетронутые кусочки, сложила в котел, влила в него немного воды и свою порцию рома. Варево кипело, пока не превратилось в густую, липкую и сладкую кашицу; я добавила кукурузную муку, и получилось желтое тесто. Готовая лепешка оказалась достаточно вкусной, но едва ли стоила тех усилий, которые мы потратили на эту вылазку.

Несколько человек из отряда решили, что пойдут дальше. Громче других высказывался солдат Дэвис Дорнан. Просидев несколько часов у огня, доев лепешку, которую я приготовила, и вволю нажаловавшись на тяжелые условия жизни, он и еще трое солдат готовы были сбежать.

– Я возвращаюсь домой, – сказал Дорнан. – Не буду я всю зиму торчать в гарнизоне. Никто из нас не видел и пенни с тех пор, как мы записались на службу. Я слыхал, что новобранцам вместо платы теперь обещают землю.

Почти всех в отряде эта новость задела за живое, и отовсюду снова послышались жалобы.

– А