Аюн собирал эти камни недели две. Они были совсем небольшие. Такие можно сдавить в кулаке пять штук за раз. Вот только каждый из них весил с четверть пуда.

В Авендилле все так, куда ни ткни. Маленькое может быть тяжелым – пнешь глиняный осколок, и он тебе ногу отобьет, будто ты пнул гранитную плиту. А большое вдруг оказывается легким – прислонишься к телеге и валишься с ней на землю, потому что она едва ли тяжелее хлопковой игрушки.

Горсинг верил, что где-то, в каких-то основах мира, прописаны законы, логические связи и с ними никогда не бывает проблем, мир остается предсказуемым. Он может удивить, обмануть, но потом ты обязательно узнáешь, что где-то пряталось какое-то новое правило, – ты просто не учел его, поэтому оплошал и проиграл. А тут все было иначе. Словно кто-то все эти правила, по которым небо остается небом, а земля – землей, собрал в одну кучу и хорошенько на них помочился. Правила подмокли, и логика исказилась. Причинно-следственное полотно, так уютно стягивавшее воедино весь известный тебе мир, тут трещит по швам, но еще держится. Из последних сил.

Аюн как-то упал, споткнувшись об один из таких камней. И с тех пор собирал их. Притащил в лагерь сразу два тяжеленных – не меньше пуда каждый. Они были лучшими в его коллекции. Аюн мечтал отыскать самый крохотный и самый тяжелый камень. Такой, чтобы размером был с ноготь, а весом – с кобылу. Любил фантазировать о том, как повезет его из Авендилла, сколько с ним будет хлопот. И как потом продаст его кому-нибудь из коллекционеров. Они неплохо платили за такие искаженные вещи.

«Перевертыши». Красные называли их гикхами[8].

Сгусток воды – мнется, растекается толстым пятном, но ни разрезать, ни разорвать его не получится, как ни старайся. Ни один клинок, даже обожженный на свире, не пройдет через него.

Горящий уголек – сам не прогорает, затушить невозможно, а главное, не обжигает. Такой можно хоть в рот положить и показывать потом на языке, чтобы все ахали и охали от восторга.

Горсинг слышал про всякие перевертыши. И всегда получалось так, что толку или прямой опасности от них не было. Просто вещь с изменившейся логикой. Сама по себе она ничуть не страшнее воды, которая льется, и огня, который обжигает.

На гикх можно наткнуться где угодно, хоть в лесу, но чаще их, конечно, находят в местах, отмеченных лигуром. И совсем не обязательно говорить о вырождении. В Целинделе с его Западным кулаком или в Матриандире с его Цепью Аэликуса вещи тоже переворачиваются, правда, редко. Так было всегда. Если верить книжникам, первым это заметил еще Эрхегорд. Он же сказал, что в этом нет ничего страшного. Во все века считалось большой радостью найти в своем доме перевертыш – за него давали неплохую цену. Даже сейчас, когда стало очевидно, что перевертышей в разы больше появляется именно в вырожденных местах, люди с радостью везут их на ярмарки в большие города. Перевертыши остаются единственным проявлением лигуров, которое не интересует кромешников. Ими разрешено свободно торговать. Так что основная участь гикхов уходит за пределы Земель Эрхегорда.

Аюн мог неплохо заработать на своих камнях. Ему бы даже не пришлось везти их на продажу в Матриандир. Красные и сами неплохо платили за перевертыши. Собственно, именно с гикхов когда-то началось их общение с местными рыскарями и крысятниками.

В годы Вольмара Адельвита, еще до подписания Адельвитского соглашения, магульдинцы сполна освоились в своей Волчьей башне. Магуль Индр к тому времени почти два века стоял в запустении, но это ничуть не ослабило его бастионы и заградительные линии. Крепость оставалась неприступной. И к правлению Боргратира, десятого Венценосца из рода Эрхегорда, красные осмелели настолько, что стали грабить караваны на Кумаранском тракте. С каждым годом их набеги становились все более кровавыми и разорительными. Они ударяли как по Восточным, так и по Южным Землям. От Лощин Эридиуса их ограждал Хамаруданский хребет, впрочем, они бы не рискнули туда сунуться и без хребта, а вот торговые пути и малые поселения в отдалении от Вер-Гориндора красные навещали с большим удовольствием.

Боргратир провел на троне двадцать шесть лет. За все эти годы ему так и не удалось ничего противопоставить магульдинцам. Ойгура больше беспокоили застолья, праздничные выезды в родной Миорит и ойгурная охота в лесах Западных Земель. Изендол-Найское нагорье, или Ничейные земли, со всей гнилью отщепенцев, которая там скопилась в Темную эпоху, его не интересовало. И только его сын, Берн Жестокий, поклялся извести магульдинскую свору до последней собаки. Клятву свою, правда, не сдержал, но надолго отбил у красных желание показываться вблизи трактов и поселений.

Тогда магульдинцы впервые заговорили о губительной сути лигуров. Поантир Старший, не то беглый книжник, не то полоумный словесник, был единогласно признан фарзуфом[9] красного легиона. Говорили, что он какое-то время жил отшельником в сáмой глубине Навьей пущи. Горсинг никогда не верил этим сказкам. Проще представить, что кто-то босиком взобрался на Хаэнчи-Гир, встал там по ветру и сумел так помочиться, что его замерзшая струя полетела вниз и не хуже стрелы подбила какую-нибудь майкру.

Поантир не только возглавил красных, но и за пару лет умудрился придумать все их бредни про вырождение Зиалантира, про необходимость вернуть лигуры в Кумаранские гробницы, запечатать Таильскую пещеру, Ортванскую каменоломню, а заодно восстановить печати каахнеров.

Эрхегорд Великий говорил, что лигуры помогут Землям подняться на ноги, дадут треоглунцам власть над природой, защитят границы и позволят освоить самые отдаленные, дикие уголки, но при этом указывал, что однажды придет время отказаться от лигуров, убрать их куда подальше, подобно тому, как каменщик избавляется от опалубки уже укрепленных стен. Поантир считал, что такое время давно пришло. Напоминал слова Лиадора: «Здесь начинается наша слава и наша погибель» – и называл себя истинным последователем ойгурии Эрхегорда.

Одним словом, Поантир провозгласил культ Чистильщиков, и магульдинцам это пришлось по вкусу. К тому времени они уже не знали, чем заняться. Мстить за изгнание не очень-то получилось, а тут появилась возможность объявить на все Земли, что они единственные, кто сохранил подлинную верность ойгурии и теперь борется за выживание треоглунцев. Убийства и грабежи на границе Южных и Восточных Земель лишь вынужденная мера, не более того. Очень удобно.

Если поначалу культ Чистильщиков и был искусственным оправданием всему, что делали красные, после смерти Поантира они, сами того не заметив, как-то уж слишком рьяно принялись за соблюдение его заветов и в конце концов, надо полагать, действительно в них уверовали.