по-видимому, считали, что при помощи денег или грубой силы можно получить что угодно. В том числе философию и художественные достижения.

Все это позволяет понять, насколько потрясен был греческий мир в конце IV в. до н. э., когда его центр тяжести неожиданно сместился на север, из Афин и других независимых городов-государств в Македонию. Это привело к исчезновению того немногого, что еще оставалось от афинских вольностей, – имевшейся у граждан мужского пола свободы управлять самими собой и прокладывать свой собственный курс в иностранных и военных делах. Афинские учреждения, хотя и с некоторыми перерывами, продолжали существовать, но лишились большей части своей энергии и власти. Не исчезло лишь глубокое уважение к афинской учености, афинскому искусству и афинской мысли. Напротив, культура Афин стала своего рода бесценным неосязаемым активом, который македонские завоеватели распространяли на восток, что имело долговременные последствия для всей истории человечества.

Поражением Спарты при Мантинее в 362 г. до н. э. закончился период борьбы за влияние в центральной части Греции трех основных претендентов. Спарта лежала в руинах; присущая ей модель военизированного аристократического государства исчерпала свои ресурсы. Фивы потеряли двух лучших военачальников. На их фоне Афины остались даже в некотором выигрыше, возглавив новую морскую конфедерацию, хотя и у них не было ни богатств, ни широты владений, сравнимых с тем, чем они обладали столетием ранее. Теперь ни один полис сам по себе не мог надеяться на господствующее положение в материковой Греции.

Громом среди ясного неба в этой патовой для измотанных войнами городов-государств ситуации стало появление Филиппа Македонского. Он взошел на престол в двадцать три года, умудрившись выжить в мире, полном смертельных опасностей. Его старший брат погиб, а с ним 4000 соотечественников, в сражении с иллирийцами, еще более диким народом, жившим еще севернее. Другой брат был убит в результате дворцового заговора.

Филипп провел часть детства в качестве своего рода особо ценного заложника у повелителей Фив. Там он старательно изучал тактические приемы и боевые построения, позволившие этому городу в течение пары десятилетий господствовать над Грецией. Кроме того, он увидел своими глазами, как хорошо организованное государство может вкладывать средства в создание могущественной армии. Все эти уроки Филипп применил к Македонии, и это принесло поразительно быстрые результаты. Примитивная безденежная экономика, в основе которой находился скот, была преобразована в действенную машину для превращения только что захваченных ресурсов в стратегическую мощь. Филипп создал национальную армию, состоявшую из профессиональных военных, которые зарабатывали хорошие деньги и были яростно верны своему царю. До этого в греческих войнах сражались либо воины из числа граждан, стремившиеся вернуться к своим полям или мастерским, либо наемники, готовые воевать за кого угодно. Постоянная армия с достойным жалованьем была новшеством.

Молодой царь произвел революционные изменения и на поле боя. Как ему было известно, фиванцы успешно внесли некоторые усовершенствования в давно известное построение, называвшееся фалангой (φάλαγξ). Он пошел еще дальше. Самым радикальным нововведением было применение удлиненного копья под названием сариса (σάρισα) длиной до шести метров или даже больше. На одном его конце был смертельно острый железный наконечник, а на другом – бронзовый шип, который при необходимости можно было воткнуть в землю, чтобы задержать продвижение врага. Поскольку держать огромную пику приходилось двумя руками, у воинов передней линии македонского строя были лишь маленькие щиты, которые они надевали на шею. В новой македонской армии также было много других родов войск, в том числе конница (что и неудивительно для народа всадников), легковооруженная пехота, способная совершать быстрые набеги на стратегически важные пункты и столь же быстро отступать, а также щитоносцы. Причем Филипп явно умел координировать все эти разнообразные силы.

Вскоре стало ясно, что Филипп был настоящим мастером вооруженной дипломатии: он умел угрожать, улещать и упрашивать. Он искусно использовал страхи, слабые стороны и внутренние раздоры своих противников и беззастенчиво лгал. Афиняне убедились в этом дорогой ценой, причем довольно скоро, когда их интересы столкнулись с интересами Филиппа на побережье Северной Греции.

В 363 г. до н. э. афиняне захватили город Пидну и нацелились на еще более крупную добычу в Северной Греции – город Амфиполь и расположенные рядом с ним золотые рудники. Филипп заключил с южными захватчиками договор: если они вернут Пидну Македонии, он покорит Амфиполь, а затем отдаст его в пользование афинянам. Царь вскоре подчинил себе оба города и тут же отказался от своего обещания; рудники быстро начали работать на пополнение его военной казны.

К радости Филиппа, позицию Афин ослабляли мятежи внутри их морского союза. В четырех государствах – членах этого альянса (Хиосе, Родосе, Косе и Виза́нтии) демократические правительства были отстранены от власти местными кликами, которые объявили о разрыве с метрополией. Афины попытались вмешаться, но безуспешно. В какой-то момент афинский военачальник Харес, у которого кончались деньги, поступил на службу к Артабазу, персидскому сатрапу области в Северо-Западной Анатолии, взбунтовавшемуся в 356 г. до н. э. против царя Артаксеркса III. Но это чуть не привело к столкновению между Афинами и Персией, к которому Афины были не готовы; афинянам пришлось просить мира на унизительных условиях, отказаться от преследования вероломных союзников и уйти из Анатолии.

Все эти неудачи не только не разожгли на улицах Афин жажды мести, но, напротив, усилили пацифистские настроения – ощущение, что имеющиеся государственные средства следует тратить не на реанимацию старых империалистических мечтаний, а на улучшение жизни простых афинян, будь то путем организации развлечений или просто посредством благотворительных раздач. На первый план вышел новый политик, некто Эвбул (Евбул). Он был главным организатором фонда, заявленной целью которого было предоставление неимущим возможности бесплатно посещать театральные фестивали. Со временем фонд превратился в кассу общего назначения для бедных, своего рода дойную корову, которую наперебой стремились использовать политики, не особенно задумываясь о долгосрочных перспективах благополучия города. Все это представляло разительный контраст с народным империализмом предыдущего столетия. В те дни финансовые нужды города с лихвой удовлетворялись за счет поступлений от имперских владений. Это, в свою очередь, позволяло платить простым афинянам жалованье за службу на военных судах. В результате империалистические авантюры были привлекательны для неимущих, а богатые граждане порой относились к ним более настороженно.

В новом политическом устройстве, поскольку гарантированного имперского изобилия не было (или было гораздо меньше), для финансирования любых масштабных экспедиций Афинам приходилось собирать с граждан все новые налоги. Они часто затрагивали не только богатых, но и граждан среднего достатка. Не изменилось только одно. Поскольку самые высокие налоги должны были платить богатые, всегда существовал круг состоятельных граждан, интересам которых лучше всего соответствовал пацифизм.

Он становился особенно соблазнительным, когда потенциальную угрозу для города представляла антидемократическая держава, политические принципы которой