– Я не умею глубоким! – сказалМефодий.

– Старайся! – сухо произнес Арей.

– Внимательнее смотри… Не моргай!Подожди, пока не выступят слезы. Вот так! А теперь моргни! – подсказывая,зашептала Улита.

Мефодий моргнул. Внезапно буквы дрогнули,расплылись и…

– «Новых сообщений нет», – прочиталон.

– Вот именно! – сказал Арей. –Пока нет, потому что мне нечего тебе сообщить! Пока нечего. Но сообщения будут– это я тебе обещаю.

Мефодий толкнул дверь. Ранний московский вечерпринял его в свои сырые объятия, пахнущие непросушенным железнодорожным бельем.Ветер насвистывал в провода какой-то легкомысленный мотивчик.

Лавируя между прохожими, Мефодий добрался догимназии.

– Мне к Глумовичу! – сказал онвысокому охраннику, прохаживающемуся у въездных ворот.

– Он тебя ждет? – спросил охранник.

Длинноволосый паренек с отколотым переднимзубом мало походил на человека, которому назначил прием всемогущий директорсамой дорогой в Москве частной школы.

От Улиты Мефодий уже знал, что Глумовичникакой не комиссионер, а просто один из лопухоидов, передавший свой эйдосмраку в обмен на выполнение каких-то особых желаний. По договору его эйдосдолжен был оказаться в дархе у горбуна Лигула еще до конца этого года. ТеперьГлумович хитрил и изворачивался, чтобы отсрочить этот момент еще хотя бы лет надесять. Разумеется, за Мефодия он ухватился обеими руками.

Не вполне доверяя заявлению мальчишки, чтодиректор его ждет, охранник сам провел Мефодия до кабинета. За дверью состеклянными вставками белело чье-то лицо. Это был Глумович, которыйвзволнованно ходил от стола к двери и обратно. Выполняя обязанность автораописывать всех новых героев, скажу, что Глумович был высокий, тощий ивкрадчивый. Похожий на больного лиса.

Заметив Мефодия, Глумович кинулся к нему, носпохватился и перешел на шаг.

– Вы свободны! – сказал онохраннику.

Охранник слегка удивился, однако ушел.

Мефодий догадывался, что Глумович испытывает кнему самые противоречивые чувства. С одной стороны, он был грозный директорсамой пафосной в России гимназии, а Мефодий всего лишь новый ученик, неприносивший школе ни копейки. С другой – он был всего лишь Глумович, лопухоид,продавший свой эйдос, а перед ним стоял Мефодий Буслаев – мальчишка, накоторого с надеждой смотрел сам мрак.

– Здравствуй… и-и… дружок! Вот твойчемодан. Его привез водитель. Я надеялся увидеть тебя еще днем. Ты задержалсяна… и-ии… там, где я думаю? – приветствовал он Мефодия, то и делоперескакивая с подобострастного бормотания на небрежную речь крупногоруководителя.

– Да, – сказал Мефодий, созерцаяауру Глумовича. Она была рыхлая и вся в черных пятнах. Лакомиться такойэнергией Мефодию не хотелось.

Немного подумав, Глумович великодушно протянулМефодию узкую влажную ладошку.

– В другой раз… и-и… дружок, попытайсяприходить пораньше и не пропускать уроки. У нас в школе строгая дисциплина иобязательное посещение. Ночевать ты должен в своей комнате. Кроме того, в нашейгимназии существуют правила, которые обязаны выполнять все ученики. Всех правилдевятьсот двенадцать. Уверен, со временем ты их выучишь. Кроме того, внутришколы ты обязан будешь носить майку с эмблемой гимназии и номером своегокласса. Договорились? – с благодушной интонацией сказал он.

Речь Глумовича звучала гладко, как уэкскурсовода. Должно быть, он повторял это каждому новому ученику.

– Маечки с номерами? Типа, как зэкибудем? А окно в комнате открывается? Вдруг мне вздумается смотаться на ЛысуюГору? – лениво спросил Мефодий. Про Лысую Гору он слышал от Улиты мельком,но заключил, что в данном случае это будет не лишняя деталь. И действительно,Глумович прикусил язык.

Мефодий усмехнулся. После толп комиссионеров ибойкой Аиды Мамзелькиной с ее орудием некропроизводства Глумович показался емумелкой сошкой. Не старше бубновой семерки в карточной колоде жизни.

– Пошли, я покажу тебе твоюкомнату, – продолжал Глумович. – Ты будешь жить не один. Отдельноепроживание учеников противоречит правилам нашей гимназии. Пункт восемьдесяттретий наших правил. Твоим соседом будет Вова Скунсо. Запомни: Скунсу. Ударениена последний слог.

– Он итальянец? – спросил Мефодий.

– Нет. Национальных различий для нас несуществует. У нас даже слово «русский» нельзя произносить под угрозойисключения. Только «россиянин». Пункт третий школьных правил… Мальчик он оченьхороший, очень знающий. Ты получишь огромное удовольствие от общения сним, – заверил его Глумович.

– В самом деле? Тогда мне не терпитсяувидеть этого Вову Скэнсо! – нагло заявил Мефодий.

Верный нюх подсказывал ему, что из этойгимназии его точно не вышибут, даже если он ухитрится нарушить все девятьсотдвенадцать правил. Во всяком случае, пока у директора будут на его счеткакие-то иллюзии.

Глумович посмотрел на Мефодия с тревогой.Потом повернулся и пошел вперед, показывая дорогу. Они поднялись на второйэтаж. Лестница была красивая, окна полукруглые, а вот перила Мефодию непонравились. Они заканчивались деревянными фигурами. Вздумаешь скатиться – ифинал ясен. В лучшем случае дюжина заноз. В худшем – тоже дюжина, но ужепереломов.

Умеренно мягкие ковровые дорожки скрадывалишаги. Коридоры были умеренно широкими. Потолки умеренно высокими. Вообще«умеренность» была центральным понятием, вокруг которого вращалась жизньгимназии «Кладезь премудрости». На стенах висели многочисленные фотографииучеников прошлых выпусков. На карточке под фотографией обязательно указывалосьполное имя счастливчика и тот ответственный пост, который ученику удалосьзанять.

– Мы выпускаем во взрослую жизнь хорошоподготовленными. Все наши ученики достигают значительных высот! Вот, взгляни:Максим Карябин. Начальник отдела кредитных карт Госбанка. А вот Борис Вилкин –наша гордость! Прошлогодний лауреат Нобелевской премии за вклад в развитие косметикии маскирующего грима, – сообщил Глумович.

– Он что, действительно был такойпрыщавый? – спросил Мефодий, пораженно разглядывая фотографию.

– Тьфу! Ты что, во всем видишь негативныестороны? – не выдержал Глумович.

– Это я у Эдьки научился. Он говорит: илиты будь недоволен жизнью, или она будет недовольна тобой… Но я лично думаю, чтоехидство – это у меня осложнение на мозги после диатеза, – заявил Мефодий.