Пуаро заглянул в список.

– Вам что-нибудь известно про мистера Рииса-Холленда, членапарламента?

– Политически преуспевает. Язык подвешен очень хорошо.Парочка чуть-чуть неясных сделок в Сити, но он довольно ловко выкрутился. Я быему пальца в рот класть не стал. Время от времени загребает порядочные суммысомнительными способами.

Пуаро добрался до последней строчки в списке.

– Ну а сэр Родрик Хорсфилд?

– Приятный старикан, но маразматик. Что за нос у вас, Пуаро?Куда только вы его не суете, а? Да, у спецслужб хватает хлопот. Из-за нынешнегоповетрия на мемуары. Невозможно предсказать, какая на очереди безответственнаяоткровенность. Все старички – и армейские, и другие – наперегонки стараютсярасписать чужие промахи, да попикантнее! Чаще это никакого значения не имеет,но иногда… ну, вы понимаете. Кабинеты меняют политический курс, и оказываетсянежелательным наступать на чью-то любимую мозоль или предать гласности былыепроказы, ну мы и пытаемся надеть на старичков намордник. С некоторыми из нихэто далеко не просто. Но если хотите влезть в это поглубже, обращайтесь к спецслужбам.Только, по-моему, ничего особенно страшного в данном случае нет. Беда в том,что они не уничтожали документы, как полагается. А сохраняли их все. Впрочем,как я уже сказал, тут ничего такого не кроется, однако у нас есть сведения, чтонекое государство зашебаршилось вокруг этого.

Пуаро глубоко вздохнул.

– Так я вам ничем не помог? – спросил старший инспектор.

– Я очень рад точным сведениям из официальных источников. Нода, то, что я от вас услышал, мне кажется, вряд ли может оказаться полезным. –Он продолжал со вздохом: – Если бы при вас случайно упомянули, что женщина…молодая привлекательная женщина носит парик, как бы вы отнеслись к этому?

– Ну и что? – отозвался старший инспектор Нийл, а потомдобавил с легким раздражением: – Моя жена носит парик, когда мы путешествуем.Удобно и экономит много времени.

– Прошу у вас извинения, – сказал Пуаро.

Когда они прощались, старший инспектор спросил:

– Сведения о самоубийстве, которое вас интересует, вы ведьполучили? Я распорядился отослать материалы вам домой.

– Да, благодарю вас. Во всяком случае, все официальныебумаги я получил. Голый скелет, так сказать.

– Мне про это напомнило что-то в нашем разговоре. Сейчассоображу. Обычная грустная история. Женщина, любящая удовольствия, мужскоеобщество, денег на жизнь вполне хватает, никаких особых волнений, пьет слишкоммного, тихо катится под гору. И тут она фиксируется на своем здоровье, как яэто называю. Ну, знаете, вбивают себе в голову, что у них рак или ещекакая-нибудь пакость. Обращаются к врачу, он заверяет их, что они вполнездоровы, возвращаются домой и остаются при прежнем убеждении. Хотите знать моемнение, так причина в том, что они перестают привлекать мужчин и чувствуют это.Оттого и мучаются. Все время та же история. Страдают от одиночества, бедняги.Вот так и миссис Шарпантье… Не думаю, чтобы… – Он умолк. – Ну да, конечно! Выспрашивали про нашего парламентского светоча мистера Риис-Холленда. Так он тожевтихую любитель удовольствий. Ну, да как бы то ни было, Луиза Шарпантье одновремя была его любовницей. Вот и все.

– Серьезная связь?

– Не сказал бы. Вместе посещали сомнительные клубы и прочеев том же роде. Вы ведь знаете, мы тактично следим, как и что. Но в прессе о нихни разу ничего не проскользнуло. Никакой огласки.

– Ах так!

– Но длилось порядочное время. Их видели вместе примернополгода, хотя не думаю, чтобы все это время она была единственной, да и онтоже. А потому вам вряд ли удастся извлечь из этого что-нибудь, а?

– Да, вряд ли, – согласился Пуаро.

«Тем не менее, – думал он, спускаясь по лестнице, – тем неменее это звено. Теперь понятно, почему смущался мистер Макфарлейн. Да, звено,маленькое звено между Эмлином Риис-Холлендом, членом парламента, и ЛуизойШарпантье. Скорее всего, оно ничего не значит. С какой, собственно, стати? Ивсе же, и все же… Я знаю слишком много! – сердито сообщил себе Пуаро. – Я знаюслишком много! Знаю что-то о всех и вся, но не могу вывести системы. Половинафактов к делу не относится. Мне нужна система. Да, система!»

– Все царство за систему! – добавил он вслух.

– Прошу прощения, сэр? – сказал лифтер, с недоумениемоборачиваясь к нему.

– Это я так, – объяснил Эркюль Пуаро.

Пуаро остановился у дверей Уэддербернской галереи,рассматривая афишу с тремя воинственными коровами, весьма удлиненными к хвостуи зажатыми между колоссальным сложным переплетением ветряных мельниц. Коровыбыли словно сами по себе, мельницы сами по себе, а жутковатый лиловый цвет –сам по себе.

– Интересно, не правда ли? – произнес мурлыкающий голос.

Возле его локтя возник пожилой мужчина, блестя в улыбкеогромным количеством зубов.

– Такой свежий взгляд! – У него были крупные пухлые белыеруки, которыми он помахивал, словно выделывая сложные па. – Чудесная выставка.Закрылась на прошлой неделе. Выставка Клода Рафаэля открылась позавчера.Обещает иметь успех. Очень большой.

– А! – сказал Пуаро и позволил увлечь себя сквозь серыебархатные портьеры в длинный зал.

Пуаро обронил несколько осторожных, но не слишкомвосторженных замечаний, и толстяк умело им завладел, видимо определив, что онтребует бережного отношения. Всеми тонкостями искусства продажи толстяк владелв совершенстве. Вы сразу ощущали, что он будет сердечно рад, если вы проведетеу него в галерее целый день и ничего не купите. А просто будете наслаждатьсявосхитительными картинами – пусть даже, переступив порог галереи, вы их отнюдьвосхитительными не сочли. Во всяком случае, уходя, вы уже будете знать твердо,что «восхитительные» – эпитет, наиболее их достойный. Не поскупившись нанесколько полезных наставлений на тему, как следует воспринимать живопись, ивыслушав несколько дилетантских оценок вроде «а вот это, пожалуй, недурно», мистерБоскомб перешел к тактичным, но более активным ободрениям:

– Очень интересное замечание. Оно, если мне будет позволеносказать так, указывает на большую чуткость. Видите ли, ею одарены далеко невсе. Большинство предпочитает что-нибудь… ну, скажем, более очевидное, вродевот этого. – И он указал на чередующиеся голубые и зеленые полосы в углухолста. – Но это… да, вы уловили самую сущность произведения. Я бы сказал… но,конечно, это лишь мое личное мнение, что это один из шедевров Рафаэля.

Пуаро и он дружно наклонили головы набок, созерцаяперекошенный оранжевый ромб, к которому на тонких нитях были подвешены двачеловеческих глаза. Доверительные отношения были установлены, время, видимо, неограничивалось, и Пуаро сказал небрежно: