Иван Васильевич увеличил число медперсонала, аеще он затеял стройку. При главвраче возвели отличный двухэтажный дом, можносказать, элитное здание для городка, жители которого ютились по избушкам безудобств. В новостройке первый этаж был отдан под общежитие: ряд просторныхкомнат, общая кухня и пара санузлов. На втором располагались квартиры. Втрехкомнатной обитал сам Иван Васильевич с семьей, остальные были «двушками», вних жили врачи.

Все Михайлово завидовало новоселам. Да и былочему! Горячая и холодная вода, газ, электричество, канализация, центральноеотопление. А еще – вы не поверите! – в доме имелся телефон. Один аппаратстоял у Ивана Васильевича, второй помещался внизу, у входа. Это былтелефон-автомат, работающий при помощи монеты. Но все равно телефон в подъездев конце пятидесятых годов являлся показателем заоблачной элитности.

Под плавный рассказ Алевтины Петровны мы съездилина станцию, вернулись в барак, поднялись в небольшую квартирку и сели пить чай.Старуха приводила ненужные подробности, но я не прерывала ее. Похоже, ейхотелось выговориться, а слушателя рядом давно не было.

Супруг ее скончался давно, детей у них не получилось,а когда после смерти Ивана Васильевича закрыли местную поликлинику, Алевтинаушла на пенсию.

– Желтый дом до сих пор работает, –журчала бывшая докторша. – Уж и не знаю, что там творится после кончиныИвана Васильевича. Но пациенты есть, я их вижу.

– Вы ходите в клинику? Помогаете тамошнимврачам? – слегка удивилась я несостыковке в рассказе Алевтины. Пару секундназад старуха заявила: «Не знаю, что там творится».

Собеседница улыбнулась.

– Нет, теперь порядки строже, чем прежде,никого со стороны не впускают, даже охрану завели. Иди сюда!

Алевтина встала со стула и подвела меня кокну.

– Вот, смотри.

Я глянула вниз. С высоты второго этажа былахорошо видна территория за забором.

– Длинное здание желтого цвета – этопсихлечебница, – комментировала врач, – левее, из красного кирпича,приют, а вон то, зеленое, было поликлиникой.

– Дом в отличном состоянии, –констатировала я, – похоже, его недавно оштукатурили.

Алевтина скривилась:

– В жути теперь новые хозяева. В бывшейполиклинике сделали платное отделение. Не все люди сволочи, встречаются инормальные, которые готовы содержать абсолютно неадекватного ребенка вкомфортных условиях. Бизнесмены тут появились, ремонт произвели, во всякомслучае – снаружи, табличку повесили «Счастливое детство» и деньги гребут.

– Наверное, дорого в клинике ребенкасодержать? – предположила я.

– А что нынче дешево? Кое-кому и хлебнедоступен стал, – мрачно подвела итог Алевтина Петровна. – Впрочем,не буду злобствовать. Видишь площадку?

– Между корпусами? С лавочками? Да.

– Это место для прогулок, – пояснилаАлевтина Петровна. – Днем взрослые воздухом дышат, а после пяти детейвыводят. Я за ними часто наблюдаю. Тоскливо мне, после смерти мужа никак неочнусь. Телевизор не привлекает, книги читаю да в окно таращусь. Иногда ночьюбессонница схватит, встану, в стекло лбом упрусь и молодость вспоминаю.Покойный Иван Васильевич так дом построил, чтобы из своей квартиры всегдаклинику под наблюдением держать. Сотрудники знали: даже ночью «папа» можетувидеть, где, в какой палате свет горел, и наутро допрос учинить. Всего из двухквартир такой обзор, из моей и главврача. Ладно, о чем это я говорила? Ах да!Вижу, как они прогуливаются, и должна сказать, что все выглядят очень дажеприлично: пальто хорошие, ботинки крепкие, шапки, у неходячих коляскинормальные. Видно, дело в жути теперь нормально поставлено. Да только…

Алевтина резко захлопнула рот, потомулыбнулась.

– Лучше сядем, не след на скорбное местопялиться. Я уверена, что вид беды на психику плохо действует.

– Как же произошло превращение ОлимпиадыМихайловны в алкоголичку? – решила я подтолкнуть врача на нужную тему.

Алевтина Петровна протяжно вздохнула.

– Незаметно. Иван Васильевич-то вразумер, от инфаркта, утром на службу здоровым пошел, вечером в морг свезли. Липапри нем всю жизнь прослужила, они вроде со школьной скамьи вместе были, вот онаи растерялась. На поминках она так напилась! Но тогда ее никто не осудил,наоборот, первое время Олимпиаду Михайловну жалели – осталась одна с непутевойдочкой.

Арина и впрямь получилась странной. Самаяплохая ученица местной школы, она думала лишь о мальчиках. Даже ИванВасильевич, стойкий противник любого насилия, хватался за ремень.

Слушая визг Арины и вопль отца: «Маленькаяпакостница, опять с парнями в лесу шаталась!» – Алевтина вздрагивала и думала,что отсутствие детей не всегда горе. Вот ведь родилась у главврача настоящаяоторва и бестия. В доме всего полно – и еды, и игрушек, отец с матерьюуважаемые люди, михайловская элита… Что мешает девчонке нормально учиться и достойносебя вести? Нет нужды в двенадцать лет искать работу, чтобы не сдохнуть отголода при родителях-алкоголиках, как у многих. Но Арина совершенно не желалаоткрывать учебники. Правда, присутствие отца сдерживало хулиганку, а вот послекончины Ивана Васильевича Арина распоясалась окончательно. Она забеременела и впятнадцать лет родила мальчика, Василия. От кого сыночек, школьница не сказала.

У Алевтины сложилось твердое мнение: Аринасама не в курсе, каким ветром ей принесло младенца. Девочка любила ездить вМоскву, могла остаться там ночевать, возвращалась с покупками. Местные парниперестали интересовать Арину, пару раз ее привозили незнакомые мужчины на новыхавтомобилях. А уж когда родился Вася, тогда местное бюро сплетен категоричнорешило: дочь Ивана Васильевича проститутка.

Олимпиада Михайловна страшно переживала ипыталась спасти пошатнувшееся реноме девочки.

– Ее изнасиловали, – твердила бывшаямедсестра соседкам. – Сколько раз просила Арину: «Не езди поздно вэлектричке!» Вот и допрыгалась.

Бабы кивали головами, цокали языками, но,когда Липа уходила, цокать прекращали и начинался разговор:

– Вот врет, не покраснеет!

– Снасильничали над ней, ха! Сто раз безостановки!

– Липа не понимает, что девка – шалава.

– Да набрехала ей Арина, а мать поверила.

– Олимпиада не дура, ей неохота дочьпозорить.

Сплетницы самозабвенно обсасывали ситуацию, акогда она потеряла остроту, Арина снова подбросила дров в костер – убежала издома, кинув младенца.