А потом он превысил и поэта в себе (как Орфей – самого себя в аиде); но – вдоволь он насладился игрищами слов, и ему захотелось всего смысла их маленьких смыслов!

Но человек ещё более частичен (и в каждой своей части персонифицирован), чем незавершённый мир, в котором он принужден пребывать! Что мужчина без женщины, особенно если это Первомужчина?

И что Первоженщина без Первомужчины, если их смыслам (никогда) не дано совпадать и завершиться? Эпитафией Илье стал бесконечный вопрос, самому происхождению которого ещё предстоит быть раскрытым: а что потом будет в мире (и с миром), в котором нет ни вчера, ни потом?

С миром, в котором (ничто) рационально-этическое (ничего) не может решить (а высшее наслаждение (экзи’станс) богов и демонов из людей – всего лишь в разрешении катастрофе не совершаться); что будет с этим миром?

Ясно одно: поскольку оно (рационально-этическое начало) может наказывать – причём и видимо, и невидимо, то и Яне предстояло принять наказание. И заключаться оно будет в том в том, что сама Великая Блудница была (или стала, или ещё только будет – это всё равно) вынуждена поступить формально-логично: Яна неизбежно попытается вернуть Илье (т. н.) жизнь.

То есть! Великая Блудница попробует вернуть бессмертному его бессмертие; но – не так, как дочери Евы рожают людей в смерть! А как иначе это возможно? Вернуть Адаму именно то, в чём он никогда не нуждался.

И не только потому, что у любой смерти Адама есть продолжение.

Согласись с очевидным, Яна: плода с Древа Познания ты никогда не вкушала; твой мужчина вкусил его вместе с Евой; то, что они обрели – это даже не знание, а всего лишь навыки дробления целокупного на персоналии; доселе ни он, ни дочери Евы не способны вернуть мирозданию целостность.

Твой мужчина не стал выше мира; и не потому он с тобой разделен (ведь и мир разделен), что сейчас самой ничтожною пулей разорван почти что надвое; и не потому, что из адамова ребра была создана Ева (для того, чтобы бесконечно рожать и рожать бессмертие в смерть); а потому что те прежние имена, которые Адамом и Евой давались вещам и тварям, ныне персонифированы!

Приняли в себя великое заблуждение: познать незавершенное посредством дробления его на имена и самим стать именами богов.

Но что предпримет (теперь) гордый демон по имени Яна? Да и что такое Яна? «Чистая субстанция ян претворяется в небе; мутная субстанция инь претворяется в земле… Небо – это субстанция ян, а земля – это субстанция инь. Солнце – это субстанция ян, а Луна – это субстанция инь… Субстанция инь – это покой, а субстанция ян – это подвижность. Субстанция ян рождает, а субстанция инь взращивает. Субстанция ян трансформирует дыхание-ци, а субстанция инь формирует телесную форму.»!

Но она – Яна (а не, предположим, Инга). Она (словно пламя) взметнулась. Она встала на ноги. Илья оказался у неё на руках, причем не один, а вместе со своей спутницей-смертью (которая – подобно вернувшейся на свое изначальное место Еве-ребру – покоилась в нём), и с этим грузом Яна побежала; и была она быстрее и легче ветра.

Она не пыталась подменить свою природу; зачем? Она была раньше природы, что ей человеческие расклады? Пусть «инь – это энергия земли, женское начало, она прохладная и успокаивающая по своей природе. (пусть) она статична, спокойна и интуитивна. Это движение внутрь, это все то, что внутри, это содержание. Женщина, ночь, луна, вода, зима, холод.

(пусть) ян – это небесная энергия, представляющая мужское начало, по своей природе она горячая, возбуждающая. (пусть) она динамична, логична и обладает стимулом. Это движение вовне, это все внешнее, это форма. Мужчина, день, солнце, огонь, лето, тепло

На Востоке считается, что вся жизнь является сменой инь и ян.

Это два основных вида сил. Они противоположны и взаимозависимы. Соединенные вместе, энергии инь и ян формируют высшую энергию, которая создала Вселенную и продолжает течь сквозь нее.»; но!

Яна несла на руках мужчину. Она (уже) вылетела на Вознесенский проспект и почти сразу же повернула в подворотню, а потом в изувеченный долгим косметическим ремонтом подъезд.

Она – летела вверх, практически не касаясь лестницы; бетонные ступени под лёгкими её ногами даже не содрогнулись; но – стены вокруг шли волнами. Причём волны едва поспевали за ней.

Она – тоже не поспевала за собственным сердцем; но – оказалась на самом верху гораздо быстрей его пульса; там, у самой крыши обнаружила она новехонькую металлическую дверь, выглядевшую посреди общей ветхости здания чрезвычайно внушительно.

Она – взглянула. Дверь перед ней отворилась. Она вошла, и сразу зажегся свет, хотя никакой нужды в нем не было. Открылся безликий офис: коридор, комнаты, мебель, компьютеры, факсы и прочая требуха; и лишь на стенах видятся никем доселе невиданные «домонгольские» фрески, порою (как волнами) сменяемые то современной западной живописью (лишь через годы её выставят в Эрмитаже), то каллиграфией иероглифов, чьи дымчатые мазки оказались сходны с её движениями.

Она – летела мимо и ещё раз мимо. Она вошла в крошечную комнату без окон: эрмитажные работники по одному её убранству опознали бы в ней каморку, в которой умирал Петр Великий.

Кому понадобилась в этом не музейном месте новодел каморки, осталось не прояснённым; но – именно на императорский одр Великая Блудница (без особой нежности) опустила Илью (и вместе с ним его смерть), и отвернулась от него – чтобы взяться за телефон:

– Стас? Немедленно приезжай, ты мне нужен, – и сразу же, словно не было рядом с ней мертвого человека и не было человеческой крови на её одеянии, совершенно по-женски усмешливо подняла брови:

– Что? Хорошо-хорошо, только успокойся, – и вот здесь она произнесла нечто совершенно в этот момент неожиданное:

– На взаимном предательстве держится мир. Прощай.

А ведь её собеседник так и не успел ничего ей что-либо сказать (или – даже просто ответить); но – здесь она опередила самое время (которого для неё не существовало); она не медлила более. Не отвлекалась к своим прошлым или будущим надеждам (на людей, на кого ещё?). Она положила трубку и вернулась к Илье.

Но она не стала над ним