— Отчего ты не спишь? — услыхал я робкий голос.

И то, что она первая обратилась ко мне после долгого иупорного молчания, больно и сладко кольнуло мне в сердце. Я тихо ответил:

— Не знаю… А ты?

И опять мы долго молчали. Месяц заметно опустился к крышам иуже глубоко заглядывал в нашу комнату.

— Прости! — сказал я, подходя к ней.

Она не ответила и закрыла глаза руками.

Я взял ее руки и отвел их от глаз. По щекам ее катилисьслезы, а брови были подняты и дрожали, как у ребенка. И я опустился у ее ног наколени, прижался к ней лицом, не сдерживая ни своих, ни ее слез.

— Но разве ты виноват? — шептала онасмущенно. — Разве не я во всем виновата?

И улыбалась сквозь слезы радостной и горькой улыбкой.

А я говорил ей, что мы оба виноваты, потому что оба нарушализаповедь радости, для которой мы должны жить на земле. Мы опять любили другдруга, как могут любить только те, которые вместе страдали, вместезаблуждались, но зато вместе встречали и редкие мгновения правды. И толькобледный, грустный месяц видел наше счастье…

1899

I

…Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплымидождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, с дождиками в самую пору, всередине месяца, около праздника св. Лаврентия. А "осень и зима хорошиживут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик". Потом бабьим летом паутинымного село на поля. Это тоже добрый знак: "Много тенетника на бабье лето —осень ядреная"… Помню раннее, свежее, тихое утро… Помню большой, весьзолотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий ароматопавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести.Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скриптелег. Это тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки, чтобы вночь отправлять их в город, — непременно в ночь, когда так славно лежатьна возу, смотреть в звездное небо, чувствовать запах дегтя в свежем воздухе ислушать, как осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой дороге.Мужик, насыпающий яблоки, ест их сочным треском одно за одним, но уж таковозаведение — никогда мещанин не оборвет его, а еще скажет:

— Вали, ешь досыта, — делать нечего! На сливаньевсе мед пьют.

И прохладную тишину утра нарушает только сытое квохтаньедроздов на коралловых рябинах в чаще сада, голоса да гулкий стук ссыпаемых вмеры и кадушки яблок. В поредевшем саду далеко видна дорога к большому шалашу,усыпанная соломой, и самый шалаш, около которого мещане обзавелись за летоцелым хозяйством. Всюду сильно пахнет яблоками, тут — особенно. В шалашеустроены постели, стоит одноствольное ружье, позеленевший самовар, в уголке —посуда. Около шалаша валяются рогожи, ящики, всякие истрепанные пожитки, вырытаземляная печка. В полдень на ней варится великолепный кулеш с салом, вечеромгреется самовар, и по саду, между деревьями, расстилается длинной полосойголубоватый дым. В праздничные же дни коло шалаша — целая ярмарка, и задеревьями поминутно мелькают красные уборы. Толпятся бойкие девки-однодворки всарафанах, сильно пахнущих краской, приходят «барские» в своих красивых игрубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким соннымлицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее «рога», — косыположены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что головакажется огромной; ноги, в полусапожках с подковками, стоят тупо и крепко;безрукавка — плисовая, занавеска длинная, а понева — черно-лиловая с полосамикирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым «прозументом»…

— Хозяйственная бабочка! — говорит о ней мещанин,покачивая головою. — Переводятся теперь и такие…

А мальчишки в белых замашных рубашках и коротенькихпорточках, с белыми раскрытыми головами, все подходят. Идут по двое, по трое,мелко перебирая босыми ножками, и косятся на лохматую овчарку, привязанную кяблоне. Покупает, конечно, один, ибо и покупки-то всего на копейку или на яйцо,но покупателей много, торговля идет бойко, и чахоточный мещанин в длинномсюртуке и рыжих сапогах — весел. Вместе с братом, картавым, шустрымполуидиотом, который живет у него "из милости", он торгует сшуточками, прибаутками и даже иногда «тронет» на тульской гармонике. И довечера в саду толпится народ, слышится около шалаша смех и говор, а иногда итопот пляски…

К ночи в погоду становится очень холодно и росисто.Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины, бодро идешь домой кужину мимо садового вала. Голоса на деревне или скрип ворот раздаются постуденой заре необыкновенно ясно. Темнеет. И вот еще запах: в саду — костер, икрепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада —сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя,окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэтыдвигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням.То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются двеноги — два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони — и тень упадет повсей аллее, от шалаша до самой калитки…

Поздней ночью, когда на деревне погаснут огни, когда в небеуже высоко блещет бриллиантовое созвездие Стожар, еще раз пробежишь в сад.

Шурша по сухой листве, как слепой, доберешься до шалаша. Тамна полянке немного светлее, а над головой белеет Млечный Путь.

— Это вы, барчук? — тихо окликает кто-то изтемноты.

— Я. А вы не спите еще, Николай?

— Нам нельзя-с спать. А, должно, уж поздно? Вон,кажись, пассажирский поезд идет…

Долго прислушиваемся и различаем дрожь в земле, дрожьпереходит в шум, растет, и вот, как будто уже за самым садом, ускоренновыбивают шумный такт колеса: громыхая и стуча, несется поезд… ближе, ближе, всегромче и сердитее… И вдруг начинает стихать, глохнуть, точно уходя в землю…

— А где у вас ружье, Николай?

— А вот возле ящика-с.

Вскинешь кверху тяжелую, как лом, одностволку и с махувыстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к небу, ослепит намиг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом грянет и раскатится по горизонту,далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе.

— Ух, здорово! — скажет мещанин. —Потращайте, потращайте, барчук, а то просто беда! Опять всю дулю на валуотрясли…

А черное небо чертят огнистыми полосками падающие звезды.Долго глядишь в его темно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока непоплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстропобежишь по аллее к дому… Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!

II

"Ядреная антоновка — к веселому году". Деревенскиедела хороши, если антоновка уродилась: значит" и хлеб уродился…Вспоминается мне урожайный год.