этому способствовали и разные случаи, начиная с детства… Оно, как известно, оставляет наиболее яркие и, наверное, правильные впечатления на всю жизнь…

— Расскажите, — попросил Нексин, слушавший не без любопытства человека, который был, без сомнения, ворюгой до мозга костей. Но Нексину было интересно и другое: как в Варкентине соединялось такое безапелляционное суждение о всякой возможности хищения с тем, что он являлся верующим, активно посещал свою церковь, что казалось, полностью должно было исключать в этом человеке любое стяжательство и нарушение седьмой заповеди «Не кради». Нексин настроился послушать Варкентина и, может быть, услышать для себя, своей статьи, что-то новенькое.

— Я жил в большой, многодетной семье, — сказал Варкентин. — Детство мое, между прочим, прошло в Питере, там и учился в лесном техникуме. У отца нас было трое, и все мальчишки. Он работал на комбинате соков и прохладительных напитков, обслуживал конвейеры, через которые разгружалась самая разная стеклянная тара — банки и бутылки, приходившие в вагонах на комбинат. Зарплата у него была маленькая, что-то вроде ста рублей в месяц. Мать работала там же в цехе розлива лимонада, ей платили и того меньше, полагая, видимо, что она за смену так напивается лимонада и кваса, что ей уже не нужно ни пить, ни есть. А трехлитровая банка молока тогда стоила рубль, и хлеба нам было нужно в день на рубль, вот и умножьте на тридцать дней в месяц, сколько получится?.. Килограмм мяса, которое видели только по праздникам, стоил до двух рублей… А еще надо было нас обуть и одеть… Родители в шутку или всерьез даже говаривали, что им сильно повезло, что были у них одни пацаны, почти погодки, и мы донашивали друг за другом одежду, так что младшему брату доставалось одежда в штопке и заплатах. А еще с нами жили бабушка и дедушка, которые получали пенсию по двадцать или тридцать рублей. Я частенько слышал разговоры родителей между собой о том, как свести концы с концами. Это никого не заботило, впрочем, как и сейчас не заботит… Однажды отец сказал, что есть возможность иметь дополнительный доход. Дело в том, что посуда в вагонах приходила навалом, в лучшем случае переложенная соломой, банки и бутылки никто не учитывал, большое количество их билось при транспортировке, а сколько еще разбивали пьяные грузчики при выгрузке?.. Помню, бывало, трактор ковшом сгребал кучи стекла и свозил на огромную гору, которую время от времени грузили на самосвалы и куда-то свозили, может, на переработку, но немудрено, что и на свалку; тогда это было запросто. Отец сказал, что будет выносить за ограду в лесополосу понемногу посуду. В нашу задачу входило ее потом подобрать и сдавать в приемные пункты; в итоге мы получали хоть какие-то дополнительные деньги. Оказывается, мы с братьями не были первыми или новичками в этом деле, этим промышляли на комбинате многие, но все равно было страшно и боязно. Я старался, потому что, как помнится, в то лето очень хотел купить к школе новую куртку, моя была уже мала и просто сыпалась… Видела нас и охрана комбината, но закрывала на все глаза… — Варкентин на некоторое время замолчал, что-то вспоминая. — Мне теперь очень любопытно, что иногда частью этих бутылок я делился с соседской девчонкой, семья которой жила и того хуже: отец у них был пьяница. Помню, что он мог выпить бутылку вина, покрутить пустой бутылкой перед своими детьми и сказать, как облагодетельствовать: «Это вам на хлеб, а хотите, можете купить мороженое… Видите, какой я добрый отец». И та девочка сдавала свои бутылки, несколько моих, складывала копейки и покупала белый хлеб… Вот так еще в детстве в моем сознании отложилось, что взять себе то, что плохо учитывается или вообще портится и пропадает без надлежащего присмотра, можно… Возьмите наш лес, сколько в нем всего гибнет из-за бесхозяйственности… Полагаю, вам что-то уже тоже известно на этот счет… Теперь, надеюсь, не будете спрашивать у меня о том, как нехорошо и грешно пользоваться своим положением?.. Нет, не грешно… По моему разумению, такие, как я, а нас очень много, тоже часть того, что называется экономикой… Логика моя проста… Ведь то, что я могу, пусть неофициально, иметь, не пропадает зря, оно остается у меня, а я часть государства, которое тем богаче, чем лучше живет ее гражданин, следовательно, ничего государство с этого не теряет, если только это добро не вывозится из страны… Вот те, кто вывозит нажитое не своим трудом из страны, вкладывая деньги в чужих землях, — они преступники… Опять же оглянитесь вокруг, сколько говорят о приватизации… Нужно быть круглым идиотом, чтобы не понимать, что их приватизация — это самое банальное желание обогатиться тех, кто имеет власть и пользуется своим положением… Для этого они и захватили власть… Вы только посмотрите, собственниками когда-то общественного имущества становятся люди, которые даже мизерной доли своего труда не вложили в создание этого имущества… Я так думаю, что процесс акционирования скоро будет и в нашем лесхозе; не знаю, что думаете по этому поводу вы, Алексей Иванович, но коснется он и нас с вами, нужно быть к этому готовым, если только кто-то уже не положил глаз на хозяйство в Залесье… Тогда и у вас, как директора, появится реальная возможность стать фактическим, а не номинальным хозяином лесхоза…

— Мне об этом ничего не известно, — ответил Нексин, но сильно задумался над словами Варкентина. — И потом, что значит акционировать, это ведь государственное предприятие и здесь природные ресурсы… Я считаю, что такого не будет… Хоть что-то должно остаться в стране из того, что было неприкасаемым…

— Правильно! Собственностью станет лесхоз со всеми его цехами, оборудованием и машинами, а леса перейдут в управление, и возможностей обогащаться только прибавится… Важно не упустить момент…

Нексин с удивлением смотрел на Варкентина; этот простой с виду мастер лесхоза завел с ним достаточно сложный и необычный разговор, к которому Нексин не был готов, поэтому снова вернулся к прежней теме и спросил у Варкентина:

— А что говорит пастор по поводу ваших дел, которые вы не считаете за грех? Могу предположить, что на исповеди ему рассказали, как теперь мне.

— Либерс достаточно умен, чтобы остановить любого болтуна, если тот начнет глупо каяться, что взял у государства; я уверен, что успокоит этого человека, скажет, что это вовсе не такой страшный грех… Кстати, замечу, что заповедь «Не укради» является заповедью по отношению к ближним, например к вам, любому другому человеку, у которого действительно грех