– Сейчас уже, наверное, сто пятьдесят, – поддакнул я. –Успех бешеный. Слышал, они собираются открыть еще един в Калифорнии и назватьего «Маусвилль Вест», так что дело это процветает. Говорят, дрессиро-ванныемыши становятся популярными в высшем свете, хотя мне этого не понять.

Дэл сидел с разноцветной катушкой в руках и глядел на нас,позабыв на время о своей собственной участи.

– Туда берут только самых умных мышей, – предупредил Брут. –Тех, которые умеют выполнять трюки. И не берут белых, потому что белые мышипродаются в магазинах.

– Эти мыши из зоомагазинов, – воскликнул Делакруа с жаром, –я их терпеть не могу!

– А еще у них есть, – не унимался Брут, и глаза его сталидалекими, словно он представлял себе это, – у них есть такая палатка, куда входятлюди...

– Да, да как в цирке! А нужно платить за вход?

– Ты шутишь? Конечно, надо. Десять центов для взрослых, двацента для детей. А там внутри целый городок, сооруженный из коробок из-подпеченья и рулонов туалетной бумаги, и сделаны окошечки из слюды, чтобы видеть,что там происходит.

– Да! Да! – Делакруа был в восторге. Потом повернулся комне: – А что такое слюда?

– Это вроде стекла в газовой плите, через нее видно, что тамвнутри, – ответил я.

– Конечно, конечно! Именно это! – Он помахал рукой Бруту,чтобы тот продолжал рассказывать, а маленькие глазки-бусинки Мистера Джинглзачуть не выскочили из орбит, когда он пытался не упустить из вида катушку. Этовыглядело очень смешно. Перси подошел поближе, словно хотел увидеть получше, ия обратил внимание, как Джон Коффи хмурится, но был так погружен в фантазиюБрута, что не придал этому значения. Разговор, в котором приговоренный слышалто, что хотел, поднялся к новым высотам, и я был восхищен, честное слово.

– Да, – продолжал фантазировать Брут, – это горо-док длямышей, но детям больше всего нравится цирк «Все звезды Маусвилля», где мышикачаются на тра-пециях, катают маленькие бочонки и складывают мо-нетки...

– Да, это то, что надо для Мистера Джинглза! – сказалДелакруа. Глаза его сияли, а щеки порозовели. Мне показалось, что Брутус Ховеллпросто святой. – Ты будешь выступать в цирке, Мистер Джинглз! Будешь жить вмышином городе во Флориде! Со слюдяными окошками! Ура!

Он с силой бросил катушку. Она ударилась низко в стену,отскочила очень далеко и вылетела сквозь решетку двери на Милю. Мистер Джинглзбросился за ней, и тут Перси понял, что у него появился шанс.

– Стой, дурак! – закричал Брут, но Перси не прореагировал.Как только Мистер Джинглз догнал катушку – слишком увлеченный ею, чтобызаметить, что его старый враг неподалеку, – Перси наступил на него подошвойсвоего тяжелого черного башмака. Послышался хруст ломающегося позвоночникаМистера Джинглза, изо рта у него хлынула кровь. Его темные глазки выкатились изорбит, и в них я прочел совсем человеческое выражение удивления и муки.

Делакруа закричал от ужаса и горя. Он бросился на дверькамеры, просунул руки сквозь решетку, как можно дальше, и стал снова и сновазвать мышонка по имени.

Перси обратился к нему, улыбаясь. И ко всем нам троим.

– Вот так, – сказал он. – Я знал, что рано или поздноразделаюсь с ним. Вопрос времени. – Он отвернулся и не торопясь пошел поЗеленой Миле, оставив Мистера Джинглза лежать на линолеуме в небольшой лужицекрови.

Кроме всей этой писанины, с самого начала своей жизни вДжорджии Пайнз я вел маленький дневник – так, ничего особенного, пара-тройкастрок в день, в основном о погоде, – и вчера вечером я его просматривал.Хотелось понять, сколько времени прошло с тех пор, как мои внуки Кристофер иДаниэль так или иначе заставили меня переехать в Джорджию Пайнз. «Это для твоейпользы, дедушка», – утверждали они. Конечно, так всегда говорят, когда наконецпонимают, что можно избавиться от проблемы, которая ходит и разговаривает.

Это произошло чуть больше двух лет назад. Странно, что я незнаю, сколько это – два года, – много или мало. Мое чувство времени как будтотает, словно детский снеговик в январскую оттепель. Словно времени, в которомвсегда жил – стандартное восточное время, дневное время скидки, время вчеловеко-днях, больше не существует. А есть только время Джорджии Пайнз, тоесть Время Пожилого Человека, Время Пожилой Дамы и Время Мокрой Постели. Всеостальное... ушло.

Опасное, проклятое место. Сначала этого не понима-ешь,сначала кажется, что здесь скучно, только и всего, а опасность – как в детскомсадике во время тихого часа, во здесь все-таки опасно. Я видел многих людей,которые впали в старческий маразм уже после моего прихода сюда, и иногда они непросто впадали, они иногда влетали в маразм со скоростью торпеды. Сюда ониприбывали в сравнительной норме: затуманенные глаза, палочка в руках, может,чуточку более слабый мочевой пузырь, но вполне здравый рассудок – а потом вними что-то случалось. Через месяц они только сидели в телевизионной,уставившись на очередную мыльную оперу безразличными глазами, отвесив нижнюючелюсть и забыв о стакане с апельсиновым соком в трясущейся неверной руке. Аеще через месяц им уже нужно было напоминать имена детей, когда те приходили ихнавестить. А еще месяц спустя уже не помнили даже своих собственных имен.Что-то с ними случается: да, с ними случается Время Джорджии Пайнз. Время здесьнапоминает слабую кислоту, которая сначала стирает память, а потом и саможелание жить.

С этим приходится бороться. Именно это я и сказал ЭленКоннелли, своему особому другу. Мне стало лучше с тех пор, как я начал писать отом, что происходило в 1932-м, в тот год, когда на Зеленую Милю прибыл ДжонКоффи. Некоторые вещи я помню очень смутно, но чувствую, как обостряются памятьи сознание, словно нож заостряет карандаш, а это многого стоит. У меня еще естьтело, изношенное и смешное, и хотя это нелегко, я стараюсь тренировать его, какмогу. Сначала было трудно, старые чудаки вроде меня без особого энтузиазмаотносятся к упражнениям ради самих упражнений, но сейчас гораздо легче, потомучто теперь у моих прогулок есть цель.

Я выхожу рано, еще до завтрака, когда только рассветет,почти каждый день – на свою первую прогулку. В то утро шел дождь, и мои суставыныли на погоду, но я взял накидку с крюка около кухонной двери и все равновышел. Когда у человека есть ежедневная работа, он обязан ее делать, даже еслипри этом больно. Это имеет и положительную сторону. Главная – сохранениечувства Реального Времени, в противоположность времени Джорджии Пайнз. И мненравится дождь, независимо от того, болят ли суставы, особенно по утрам, когдадень еще молодой, полный возможностей даже для такого потрепанного старика, какя.