Я прошел через кухню, остановившись, чтобы попросить паруподжаренных кусочков хлеба у одной из поварих с сонными глазами, а потом вышел.Я пересек поле для крокета, потом заросшее сорняками небольшое поле для гольфа.За ним начинался небольшой лес, где между двух заброшенных и тихо разрушающихсясараев проходила узенькая тропинка. Я медленно шел по этой тропинке,прислушиваясь к слабому шороху дождя в соснах и жуя потихоньку кусочек жареногохлеба оставшимися зубами. Ноги у меня болели, но эта боль была не сильной, авполне переносимой. Так что в общем мне было хорошо! Я вдыхал влажный серыйвоздух во всю силу легких, вкушая его, как пищу.

Добредя до второго из этих старых сараев, я зашел в негоненадолго и там сделал свое дело.

Когда через двадцать минут я возвращался по тропинке обратно,то почувствовал, как червячок голода начинает шевелиться у меня в животе, иподумал, что съел бы, пожалуй, что-нибудь посущественней, чем поджаренный хлеб.Тарелку овсянки, а может, даже глазунью с сосиской. Я люблю сосиски, всегдалюбил их, но сейчас, если съедаю больше одной, страдаю расстройством желудка.Хотя одну вполне можно. А потом, когда желудок наполнится, а влажный воздух всееще будет освежать мой ум (я так надеялся!), я пойду в солярий и напишу о казниЭдуара Делакруа. Я постараюсь писать как можно быстрее, чтобы не потерятьсмелость.

Переходя через поле для крокета, я думал о Мистере Джинглзе,о том, как Перси Уэтмор наступил на него и сломал ему хребет и как Делакруакричал, когда понял, что его враг сделал, – и я не заметил Брэда Долана,стоящего под козырьком, пока он не схватил меня за руку.

– На прогулку ходил, Поли? – спросил он. Я отшатнулся отнего и отдернул руку. Отчасти это объяснялось тем, что я не ожидал этого –любой вздрогнул бы от неожиданности, – но отчасти еще и другим. Я как раз думало Перси Уэтморе, помните, именно его мне напоминал Брэд. И тем, что Брэд всегдаходил с книжкой в кармане (у Пер-си был приключенческий журнал для мужчин, а уБрэда книжка идиотских анекдотов, которые смешны только для тупых и злых), итем, что он все время изображал себя Королем Дерьма из Горы Помета, но большевсего тем, что он был труслив и любил делать больно.

Я увидел, что он только что приступил к работе, даже непереоделся в обычный белый халат. На нем были джинсы и модная ковбойскаярубашка. В одной руке он держал остатки рулета, взятого на кухне. Он стоял и елпод козырьком, чтобы не промокнуть. И чтобы наблюдать за мной, теперь я в этомне сомневаюсь. Еще я уверен в том, что мне нужно опасаться мистера БрэдаДолана. Он не очень меня любит. Не знаю почему, но я так и не узнал, за чтоПерси Уэтмор так не любил Делакруа. «Не любил» еще мягко сказано. Персиненавидел Дэла с самой первой минуты, когда маленький французик прибыл наЗеленую Милю.

– Что это за накидка на тебе, Поли? – спросил Брэд,встряхивая ее воротник. – Это не твоя.

– Я взял ее в коридоре возле кухни. – Я терпеть не мог,когда Брэд называл меня Поли, и, по-моему, он это знал, но будь я проклят, еслидоставлю ему удовольствие и покажу это. – Там их целый ряд, Я ее не испортил,правда же? В конце концов, они сделаны для дождя.

– Но они сделаны не для тебя, Поли, – сказал он и еще раздернул воротник. – Вот в чем дело. Эти дождевики для сотрудников, а не дляпроживающих.

– Я все равно не понимаю, кто при этом пострадал.

Он ехидно улыбнулся.

– Речь не идет о том, кто пострадал. Речь о правилах. Что зажизнь была бы без правил? Поли, Поли, Поли. – Он покачал головой, словно отодного моего вида ему не хотелось жить. – Ты, наверное, думаешь, что такомустарперу, как ты, уже не надо думать о правилах. Но в этом ты очень ошибаешься,Поли.

Улыбается мне. Не любит меня. Может, даже ненавидит. Нопочему? Я не знаю. Иногда на вопрос «почему» нет ответа. И это страшно.

– Ну хорошо, извините, что я нарушил правила, – сказал я.Слова прозвучали жалобно и слегка испуганно, и я ненавидел себя за это, но ястар, а старые люди легко пугаются. Очень легко.

Брэд кивнул.

– Извинения принимаются. А теперь повесь накид-ку на место.Нечего тебе гулять под дождем. Особенно в лесу. А вдруг ты поскользнешься,упа-дешь и сломаешь себе бедро? Кто тогда потащит твои старые кости наверх?

– Я не знаю. – Мне уже хотелось уйти от него. Чем больше яего слушал, тем больше он напоминал мне Перси. Вилли Уортон, сумасшедший,появившийся на Зеленой Миле осенью тридцать второго, как-то схватил Перси и такнапугал, что тот намочил в штаны, «Только попробуйте кому-нибудь рассказать, –сказал потом Перси нам всем. – Вы все тут же окажетесь в очередях за хлебом». Итеперь, через столько лет я почти слышал, как Брэд Долан произносит те же словатем же самым тоном. Словно, описывая эти старые времена, я отомкнул какую-тонеобъяснимую дверь, соединяющую прошлое и настоящее: Перси Уэтмора с Брэдом Доланом,Дженис Эджкум с Элен Коннелли, тюрьму «Холодная Гора» с домом для престарелых«Джорджия Пайнз». И только из-за этого я не смогу заснуть сегодня ночью.

Я попытался пойти к кухонной двери, и Брэд снова схватилменя за руку. Я не знаю, как первый раз, но теперь он делал это сознательно,чтобы причинить боль. Его глаза бегали по сторонам – он желал убедиться, что вутренней сырости никого поблизости нет и никто не увидит, как он оскорбляетодного из тех стариков, за которым должен ухаживать.

– Что ты делал там, на тропинке? – спросил он. – Я знаю, тыходишь туда не для того, чтобы мастурбировать, эти дни для тебя давно миновали,поэтому признавайся, что ты там делаешь?

– Ничего. – Я сказал себе, что нужно сохранять спокойствие ине показывать, как мне больно; спокойно, ведь он упомянул лишь тропинку, он незнает про сарай. – Я просто гулял. Проветривал мозги.

– Слишком поздно, Поли. Твои мозги уже никогда не станутясными. – Он снова сжал мою худую старческую кисть, перемещая хрупкие кости,глаза его постоянно бегали из стороны в сторону, чтобы знать, что он вбезопасности. Брэд не боялся нарушать правила, он только боялся, что егопоймают, когда он нарушает их. И в этом тоже походил на Перси Уэтмора, которыйникогда не давал вам забыть, что он племянник губернатора. – Ты такой старый,просто чудо, как ты еще помнишь, кто ты такой. Ты слишком, чертовски стар. Дажедля этого музея. Ты мне действуешь на нервы, Поли.

– Пусти меня, – сказал я, стараясь, чтобы голос не звучалжалобно. И не просто из гордости. Я думал, что это может возбудить его, какзапах пота нервную собаку, которая обычно только рычит, и она кусает. И явспомнил журналиста, писавшего о Джоне Коффи. Этот репортер – ужасный человекпо фамилии Хэммерсмит. Самое ужасное в кем было то, что он не знал, что онужасен.

Вместо того, чтобы меня отпустить, Долан снова сжал моюкисть. Я застонал. Я не хотел, но ничего не мог поделать. Боль пронзила менянасквозь до самых лодыжек.