– Что ты там делаешь, Поли? Скажи мне.

– Ничего! – Я еще не плакал, но боялся, что скоро заплачу,если он будет продолжать в том же духе. – Ничего, я просто гуляю, я люблюгулять, отпусти меня!

Он отпустил ненадолго и лишь для того, чтобы схватить моюдругую руку. Пальцы ее были сжаты.

– Открой, – приказал он. – Дай папе посмотреть. Яповиновался, и он фыркнул с отвращением. Там не было ничего, кроме остатковвторого кусочка жареного хлеба. Я сжимал его в правой руке, когда он сталдавить мою левую кисть, и на пальцах осталось масло – не масло, маргарин, маслаздесь не держали.

– Иди в дом и вымой свои мерзкие руки, – велел он, отходяназад и откусывая кусок рулета. – Боже правый.

Я пошел вверх по лестнице. Ноги у меня дрожали, сердцеколотилось, как мотор с протекающими клапанами и старыми разболтаннымипоршнями. Когда я взялся за ручку двери, ведущей в кухню – и к безопасности, –Долан сказал:

– Если ты, Поли, расскажешь хоть кому-нибудь, что я сжималтвою бедную ручку, то я всем скажу, что у тебя галлюцинации. Начало старческогомаразма. А ты знаешь, что мне поверят. Если же там синяки, они подумают, что тыих сам себе поставил.

Да. Это правда. И опять – эти слова мог сказать ПерсиУэтмор. Перси, каким-то образом оставшийся молодым и подлым, тогда как я сталстарым и хрупким.

– Я никому не собираюсь ничего говорить, – пробормотал я. –Нечего говорить.

– Вот и правильно, дорогуша. – Его голос звучал легко инасмешливо – голос верзилы (если взять словечко Перси), который думает, чтобудет молодым вечно. – А я узнаю, что ты там делаешь. Я сделаю это своейобязанностью. Слышишь?

Конечно, я слышал, но не доставил ему удовольствияподтвердить это. Я вошел в дом, прошел через кухню (я чувствовал запах яичницыс сосисками, но уже не хотел их) и повесил накидку на крюк. Потом поднялся всвою комнату, останавливаясь на каждой ступеньке, давая своему сердцу времяуспокоиться и собираясь с мыслями, чтобы начать писать.

Я вошел в солярий и просто сидел за маленьким столом у окон,когда мой друг Элен, просунула в дверь голову. Она казалась усталой, и,по-моему, ей было нехорошо. Элен гладко зачесала волосы, но все еще была всвоем платье. Старые возлюбленные не тратят много времени на церемонии, ведь побольшей части мы просто не можем себе этого позволить.

– Я не буду тебя отвлекать, – сказала она. – Я вижу, что тысобрался писать...

– Не говори глупостей, – ответил я. – У меня времени больше,чем у Картера печеночных таблеток. Заходи.

Она вошла, но остановилась у двери.

– Просто я не могла заснуть... опять... и случайно оказаласьу окна чуть пораньше... и...

– И ты видела меня с мистером Доланом во время нашей милойбеседы, – помог ей я. – Я надеялся, что она только видела, что ее окно былозакрыто, и она не слышала, как я хныкал и просил отпустить.

– Это было неприятно и совсем не дружески, – сказала она. –Пол, этот мистер Долан расспрашивал всех о тебе. Он и меня спрашивал, это былона прошлой неделе. Я тогда об этом не задумалась, просто решила, что у негопротивный любопытный нос, который он сует в чужие дела, а теперь мне интересно.

– Спрашивал обо мне? – Я надеялся, что мой голос звучит нетак тревожно, как я ощущал. – Что спрашивал?

– Во-первых, куда ты ходишь. А еще – зачем ты ходишь гулять.

Я попробовал засмеяться.

– Этот человек просто не верит в тренировки, все ясно.

– Он считает, что у тебя есть тайна. – Она помолчала... –Мне тоже так кажется.

Я открыл было рот, чтобы сказать, что впервые об этом слышу,но Элен подняла свою скрюченную, но странно прекрасную руку, прежде, чем япроизнес хоть звук.

– Если это так, мне совсем не надо знать, что там, Пол. Твоидела – только твои дела. Меня воспитывали так, но не все это понимают. Поэтомубудь осторожен. Именно это я и хотела сказать. А теперь оставляю тебя,занимайся своим делом.

Элен повернулась, чтобы уйти, но, прежде чем она вышла, япозвал ее по имени. Она обернулась и посмотрела вопросительно.

– Когда я закончу то, что пишу... – Начал было я, но потомпокачал головой. Не так. – Если я закончу то, что пишу, ты прочитаешь?

Она чуть задумалась, а потом улыбнулась такой улыбкой, чтоможно было влюбиться, даже такому старику, как я.

– Для меня это будет большая честь.

– Подожди, пока прочитаешь, а потом уже говори о чести, –возразил я, думая о смерти Делакруа.

– Я все равно прочту, – сказала она. – Каждое слово, обещаю.Но сначала ты должен завершить начатое.

Она оставила меня писать, но, прежде чем я написал хотьслово, прошло довольно много времени. Я сидел почти час, глядя в окно ипостукивая карандашом по столу, наблюдая, как временами проясняется серый день,думая о Брэде Долане, который называет меня Поли и все время отпускает пошлыешуточки про китайцев, ирландцев и негров, а также о том, что сказала ЭленКоннелли. «Он считает, что у тебя есть тайна. Мне тоже так кажется». Может, таконо и есть. Да, может быть, И конечно же, Брэд Долан хочет знать. Не то чтобыон думал, что это важная тайна (это не так, важная она разве что для меня), апросто потому, что считает: такой старик, как я, не должен иметь тайны. Недолжен брать накидки с крюка возле кухни и, конечно же, не должен иметь тайн.Не должен думать, что такие, как мы, все еще люди. А почему бы нам не позволитьтакую мысль? Он не знает. И в этом он тоже похож на Перси.

И вот мои мысли, как рукав реки, снова вернулись туда, гдеих прервал Брэд Долан, когда из-под козырька кухонного входа схватил меня заруку: к Перси, к злобному Перси Уэтмору, и к тому, как он отомстил человеку,посмеявшемуся над ним. Делакруа бросал в стену разноцветную катушку, ту, которуюприносил Мистер Джинглз, и она отскочила из камеры в коридор. И тут уж Перси неупустил своего шанса.

– Стой дурак! – закричал Брут, во Перси не прореагировал.Как только мистер Джинглз догнал катушку – слишком увлеченный ею, чтобызаметить, что его старый враг неподалеку, – Перси изо всех сил наступил на негосвоим тяжелым черным башмаком. Послышался хруст ломающегося позвоночникаМистера Джинглза, изо рта у него хлынула кровь. Его темные глазки выкатились изорбит, и в них я прочел совсем человеческое выражение удивления я страдания.

Делакруа закричал от горя и ужаса. Он бросился на дверьсвоей камеры, просунул руки сквозь решетку как можно дальше и стал снова искова звать мышонка по имени.