– Пайтити? Кто такой этот Отец Ягуара? – спросил удивленный Оторонко. Придя в себя, он не высказал ни малейших претензий к Окльо, которая уложила его на землю одним ударом. Возможно, он понял, что это не простая женщина, достойная порицания и наказания, а человек, имеющий право управлять другими и наказывать их. Впрочем, его заинтересовало и словосочетание «Pai Titi» – именно так в его помутившемся сознании отразилось то, что сказала Окльо, – означавшее «отец» и «ягуар» на языке лесных дикарей, против которых так часто и долго воевала империя. И потом, его собственное имя Оторонко на вражеском дикарском языке звучало, как «Titi». Но Чинча уловил совершенно другое значение в этом словосочетании. Вырванное из контекста, оно звучало несколько нелепо, но в комбинации с другими словами могло означать «…точно такой же, как…». «Наш язык и могуч, и велик!» – с восторгом подумал Чинча, не зная, что и до него эту фразу в разных частях света произносили экзальтированные и возбужденные интеллектуалы, складывавшие литературные шарады и сами же успешно их отгадывавшие.

Женщина бросила быстрый взгляд в сторону спутника, как будто в поисках поддержки и ответа на вопрос, стоит ли доверять этому несуразному и странному парню. Но Чинча задумчиво молчал, произнося про себя: «Пайкикин, Пайкикин, Пайкикин…» Тогда Окльо приняла решение самостоятельно.

– Тебе, видимо, слишком много досталось, – сказала она Отронко. – Прости, что я добавила тебе еще немного страданий. Возможно, мне следовало бы рассказать то, что я знаю, хорошо организованным воинам или чиновникам. Но у меня в подчинении нет чиновников, кроме вот этого человека, моего Чинчи. А из воинов в моем распоряжении есть только ты. Ягуар, сбежавший из стаи и съевший ягуара.

– Мне надо было выжить, Мама Окльо! – возразил Оторонко, не заметив, что называет женщину священным именем основательницы Земли Четырех Сторон.

Она на это никак не отреагировала и продолжала свою разъяснительную лекцию.

– Пайкикин! «Такой же точно»! Расширяясь, наша империя сталкивалась с врагами, делая из них друзей. Но никогда нельзя быть уверенным в том, что человек, превратившийся из врага в друга, не совершит превращение в обратном направлении. Эти невидимые враги могли, как океанская соль, вытравить нашу землю изнутри, сделав ее бесплодной. Поэтому Великий Инка Пачакути принял решение о строительстве еще одной столицы. Еще одного Куско. В этот город свозились точно такие же ценности, которые приходили в Куско, только в десятикратном, двадцатикратном размере. И если в Кориканче был золотой сад, то в новом городе поставили золотой лес. Настоящее название города могло выдать его расположение. Поэтому в узелках его обозначили как Пайкикин. Такой же! Понятно не для всех. Они, наши великие предки, шифровали все свои сообщения, чтобы враги империи, внешние и внутренние, не смогли разгадать план нашего выживания.

Чинча слушал свою спутницу, понимая, что она права. «Она всегда права!» – стучали в его голове слова. Эта правота делала ее лидером. Вождем. Единственной женщиной, имевшей право командовать другими людьми. Вот, поглядите на нее, на ее мимику, на страстные губы, умеющие целовать и убеждать, и при этом то и другое делающие в совершенстве. На ее глаза, сияющие, как солнце над вершинами Великих Анд. На ее тонкие пальцы, сжимавшиеся в кулаки и снова разжимавшиеся в такт словам. И так же бешено и ритмично, должно быть, сжималось и разжималось сердце в ее прекрасной груди. «Эта женщина учит меня думать и анализировать, а мне вместо этого хочется ей просто верить», – так думал архитектор. И качал подбородком в такт ее жестким и порой жестоким словам.

Связки кипу, разноцветных ниток, перетянутых узелками, считаются формой записи информации. В связке может находиться от нескольких до нескольких тысяч ниток. В 1923 году было доказано, что с помощью кипу передавалась важная бухгалтерская информация, а в 2006-м исследователи определили, что в основе записи лежит двоичный код, допускавший 128 вариаций. Но вполне возможно, что кипу – это всего лишь часть очень сложной системы шифрования и записи, принципы которой современным ученым неизвестны

– Пожиратели человечины с Севера предали не Атауальпу (он ведь ничем не лучше их), они предали Пачакути. Они предали наших отцов и свой род. Империя в опасности.

– Мы должны найти этот город? – спросил женщину Чинча.

– Мы должны остановить тех, кто ищет Пайкикин, – ответила она.

Оторонко встрепенулся и даже подпрыгнул на месте, приняв боевую стойку солдата, готового поразить любого, кто только взглядом выкажет неуважение к ценностям Великой Страны Четырех Направлений.

– Скажи мне, о госпожа, кого надо остановить! Я, Оторонко, человек, съевший ягуара и сам ставший настоящим ягуаром внутри, отдам всю свою силу за тебя и за нашу землю! Я буду рвать каждого, кто встанет у тебя на пути!

– Не у меня. У нас, – уточнила девушка более спокойно. – Это наша страна и наши знания. Общая память. В общем, рвать никого не надо.

– А что же надо делать? – дружно, почти в один голос, удивились мужчины.

– Надо запутать. Впрочем…

Окльо задумалась. Она подняла глаза вверх. Небо было голубым и нежным, как покрывало матери, заботливо дававшей поспать еще мгновение перед неминуемым пробуждением. Окльо поняла, что устала от страсти и затосковала по нежности, не обремененной влечением и какой-либо целью. Но этого чувства ей уже не изведать никогда. Ее дорога вела в сторону от нежных чувств. А Чинча не в счет. Для войны, которую она начинала, был важен его интеллект и знания. И тот предмет, который поручил сохранить Вильяк Ума. Любить друг друга некогда… Любовь это роскошь для сытых и мирных людей, а не для одиноких беглецов под синевой бесконечности.

– А впрочем, Ягуар, понадобятся и твои зубы.

Среди грусти и одиночества кровавые естественные краски пятен на одежде спасенного Оторонко смешались с желтыми и зелеными тонами предгорий, и в этой палитре рождался план новой войны, которой суждено было длиться очень долго. До последнего солдата. И это будет война тайная. Незаметная. Но оттого не менее жестокая.

– У него есть еще что-то, – губы Диего дрожали, когда он это говорил. Писарро, слегка скривившись, кивнул головой в знак согласия. Он был спокоен.

– Он нам готов продать свои несметные сокровища за небольшую, в сущности, цену. За свою жизнь.

– Диего, я услышал, что ты сказал. Причем, с первого раза понял смысл сказанного.

Франсиско долго думал над тем, что же следует делать с Атауальпой. Он уже стал владельцем огромного богатства, просто-таки гор золота. И это после всех расчетов, которые, кстати, командор доверил проводить Альмагро. Диего был верным другом. Он всегда подставлял свое плечо и прикрывал спину, если в том была нужда. А такое часто случалось во время стычек с дикарями и в более опасных ситуациях, когда сходившие с ума вдали от родины конкистадоры готовы были пронзить насквозь даже своего офицера – от накопившейся ненависти или вследствие скуки, часто овладевающей душой после неблаговидных поступков, как похмелье овладевает телом после угрюмой попойки. Да, и правду сказать, неблаговидными были почти все поступки, совершаемые этими людьми в чужой сельве. Ведь героями конкистадоры становились после того, как далекая прожорливая родина, удовлетворившись новыми землями и богатствами, объявляла их «аделантадо», первооткрывателями, – был и такой жалованный королем титул. А сначала для всех они были преступниками и авантюристами.