едва не сразу же отключился, закатывая глаза и беспомощно разевая рот, как та выброшенная на берег рыба. Даже выходивший до этого из его горла булькающий хрип резко оборвался.

И всё это под немощные попытки санитаров отодрать Кеннета от доктора. Как вскоре выяснилось, сделать это вручную, оказалось просто нереально. Всё равно, что пытаться разжать пальцы или скрутить руку трехметровому железному памятнику, намертво слившемуся с живым человеком. Абсолютно бесполезная трата времени.

Кажется, на Вударде даже не сработал удар по затылку резиновой дубинкой. Он попросту её не почувствовал. Как если бы кто-то слегка задел его локтём или в него случайно врезалась мимо пролетающая муха. От второго удара тоже не последовало никакого толку, хотя в голове Кена в тот момент всё же немного загудело. Правда, его и так всё это время буквально несло и отнюдь далеко не на одном адреналине. Будто у него и в самом деле открылось и второе, и даже третье дыхание, благодаря которым, его кровь насыщалась новым стимулирующим наркотиком, образовавшим вокруг его тела невидимый кокон из непробивного щита. Словно его силы переливались в него из другого мира, из другого тела, но тоже ему принадлежащего. И, ещё совсем немного, и он прорвёт эту невидимую грань, через которую затащит потом и Хардинга…

Хардинг уже не смеялся. Потому что больше не мог. И, скорей всего, его уже тоже частично не было в этой реальности. Но и в другой тоже. Потому что смерть одинакова везде, и сейчас она высасывала жизненные силы из своей новой жертвы с невероятной скоростью… через руки Кеннета Вударда или… Дерека Кровавого… Да. Сейчас она пыталась сожрать Хардинга. Буквально… Раскрывая перед ним свою огромную чёрную пасть… и затягивая внутрь своей чёрной-пречёрной дыры, внутри которой не способна выжить даже ничтожнейшая частица света.

3.17

Новый удар наконец-то попал точно в цель и в этот раз использовали не резиновую дубинку, а телескопическую, которая способна проломить не только череп крупной собаке, но и разнести в щепки бетонный кирпич. Но даже он не вырубил Кена до конца. Он, конечно, отключился, но сознания полностью не потерял. Его тело частично обмякло, а вот глаза продолжали смотреть и, кажется шарить по окружающему пространству, мало что понимая. А, ещё точнее, вообще ничего не понимая и едва что-либо запоминая из увиденного.

Зато его мёртвая хватка ладоней наконец-то ослабла, и оба санитара смогли стащить его с Хардинга. Не без дополнительного усилия, конечно, поскольку трясло на тот момент всех без исключения. Ник и того, каким-то чудом не потерял сознания, сумев после столь тщетных попыток дотянуться обеими руками до своего травмированного горла, после чего тут же зашёлся задыхающимся кашлем. При этом чувство самосохранения вынудило его немного приподняться и даже отползти на одном инстинкте и едва не вслепую подальше от кресла и стола. Продолжая всё это время громко откашливаться, да ещё с такой силой, будто и вправду намеревался выблевать из себя как минимум все лёгкие. И, скорей всего, не веря в то, что остался в живых, потому что Вудард так и не додумался хотя бы проломить ему грудную клетку весом своего тела.

Правда, теперь Кен не то что думать, но и осознавать себя в окружающей реальности едва ли мог. Кашель Харднига доносился до него откуда-то издалека. Картинка роскошного кабинета и того плясала перед глазами, пока кто-то его куда-то усердно тащил и укладывал на пол лицом вниз. Кто и когда вколол в него очередную лошадиную дозу ядрёного успокоительного, он уже не видел. А вот голоса…

Голоса он продолжал слышать очень долго, и почему-то все они были разные. И женские, и мужские, и… Детские? Хотя какого-либо значимого смысла это теперь для него не имело. Его уже не было в той реальности. Впрочем, как и в другой. Он завис между здесь и там. Снова и опять. Во Тьме, которую время от времени нарушали бессвязные образы, иногда размытые и серые, иногда довольно яркие и, на удивление цветные. Иногда это была настоящая реальность, когда он всё-таки открывал глаза и тупо смотрел в какой-то потолок, порою задумываясь о том, что нужно что-то сделать. Например, пошевелиться и встать. Только ремни не давали осуществить желаемого даже на пять процентов. Очень крепкие ремни. Хотя им было сильно далеко до того успокоительного, которым Кена пичкали уже неизвестно сколько времени.

Время.

Похоже, в этом месте время вообще не имело никакого значения. Во всяком случае, для пациентов уж точно. Или для таких, как Кеннет Вудард. Потому что он не был здесь пациентом. И данную мысль он ни за что не позволит вытравить из своего сознания. Он не псих! И никому не удастся сделать из него психа! Ни Хардингу, ни его двойнику из Остиума. У них ничего не получится. Они не вывихнут ему мозги и не высосут с помощью специальных устройств и приборов, о которых ему рассказывал Вэл Резник. Он им не позволит. Сдохнет, но не позволит…

3.18

— Как самочувствие, Кен? Голова кружится? Или это пространство вокруг тебя пытается перевернуться вместе с тобой?

Нет. В этот раз он не проснулся. Скорее, очнулся. Кажется, теперь только так он и мог называть своё состояние в этом месте — либо бессознательное, либо — не пойми какое. Но сейчас всё выглядело, как и положено, когда ты приходишь в себя после глубокого (или не совсем глубокого) обморока, возвращаясь в настоящую реальность, а не половинчатую. Когда твоё сознание, да, возвращается и не пытается снова сбежать в открывшийся рядом проём ложного убежища, чтобы там спрятаться до поры до времени, и чтобы там его никто не сумел найти.

Сейчас Кен не просто всё видел, чувствовал и, конечно же, хорошо слышал. Сейчас он мог даже анализировать и вспоминать. Вот только едва ли что-то понимать. Например, то, почему он не может пошевелиться или хотя бы открыть рот, чтобы ответить Хардину. Да, этому грёбаному Хардингу, который снова стоял над ним в полном здравии (ну, почти, полном, если не считать бандажного воротника на его отёкшей шее) и проверял в этот момент реакцию зрачков Вударда на свет карманного фонарика.

И самое худшее из всего этого, Кен действительно не мог пошевелиться, хотя его сознание никуда не уплывало и практически не путалось. Он и в самом деле пришёл в себя. После столького времени затяжного забытья. Но при этом ничего не мог сделать