Что за идиот выдумал это правило? Они вообще не понимают человеческую натуру.

Джейни вообразила, как салон медленно заполняется дымом, как задыхается подле нее Ноа. Они что, всерьез думают, что она сможет расплющить маску о собственное лицо и вдыхать кислород, когда рядом ее сын-астматик ловит воздух ртом? Предполагается, что она и ее ребенок — два разных существа: два отдельных сердца, и две пары легких, и два разума. Они не понимают, что когда твой ребенок задыхается, у тебя в груди тоже застревает воздух.

А между тем Джейни врет собственному сыну, и от этого он в расстройстве вопит, тревожа других пассажиров, мешая им расслышать, как надо пристегиваться, и ощутимо подрывая здравомыслие и без того сбитой с толку Джейни.

Ноа хотел поехать на Эшвилл-роуд, и они едут на Эшвилл-роуд, только знать об этом Ноа нельзя — еще не время, потом. В Бруклин через Дейтон — вот что сказала ему Джейни, благодаря судьбу за то, что сын еще мал и в географии ни в зуб ногой. Она не повторит своей ошибки. Если надо, она лучше совершит новую.

— Я хочу к маме! — верещал Ноа, и пассажиры поглядывали на Джейни так, будто она водила за нос и их.

Самолет, разгоняясь, покатил по взлетно-посадочной полосе. Джейни никогда не боялась летать, но вздрогнула, когда самолет тряхнуло на взлете.

Во время беременности она читала исследования о том, что гормон стресса кортизол, если его уровень в крови высок, может проникнуть через плаценту, что повлияет на формирование зародыша и станет причиной низкой массы тела при рождении. Джейни сочла, что это логично: она грызла морковь и принимала витамины, но этого мало — все, что чувствовала она, чувствовал и ребенок. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, отказалась от выгодной должности в большой корпорации, чтобы на развитие ребенка не оказали неблагоприятного воздействия сверхурочная работа и зашкаливающий стресс.

А сейчас уровень кортизола подскочил, и Джейни размышляла, чувствует ли Ноа — может, ее стресс крохотными молекулами витает в воздухе, которым Ноа дышит, и от этого сыну только хуже. Что ж, ничего не поделать. За последние недели мир стал опаснее. Этот новый мир ускользал и уворачивался из-под ног, в этом мире дети умирали, потому что матери забывали проверить задвижку. Как в таком мире защитить ребенка?

С той минуты, когда Джейни вышла из «грейхаунда», и до той минуты, когда она с Ноа и Джерри села в самолет в аэропорту Даллеса, ей чудилось, будто она катится вниз с крутого холма. Никак не остановиться. Если выставить руки, попытаться затормозить, только до крови обдерешь ладони.

Самолет взмыл в небо. Голос Ноа пронзительным, режущим воем взмыл к поднебесным высотам. А Джейни была предоставлена самой себе. Что она делает? Как можно было вернуться к этой идее — ведь они только что потерпели фиаско? Как можно идти на такой риск? А вдруг она ранит еще одну мать?

Как можно воображать, будто Ноа — не ее ребенок?

И однако, будто ответом, в голову внезапно пришла строка:

Ваши дети — не дети вам.

Где она это слышала? Кто это сказал?

Джейни лбом прислонилась к спинке переднего сиденья и похлопала визжащего сына по коленке.

Ваши дети — не дети вам.

Слушая крики, что накатывали волнами, глядя, как хмурится, косясь на нее, стюардесса в проходе, Джейни вспомнила: это песня такая. Песня «Сладкого меда из скалы»[38], Джейни с Ноа слышали ее прошлым летом на бесплатном концерте в Проспект-парке.

Стоял ранний июльский вечер, теплый и ветреный. Джейни сидела на одеяле — с подругами и запасами хумуса, питы и моркови, которых хватило бы прокормить небольшой город, населенный дошкольниками. Голоса певиц а капелла сливались в идеальной гармонии («Ваши дети — не дети вам… и, хотя они с вами, они не принадлежат вам»), а Джейни сняла туфли, шевелила пальцами на усталых ногах и слушала, как подруги обсуждают свои беды (частная школа или публичная, невнимательные мужья). Сама она не могла себе позволить частную школу и не была замужем, поэтому сетовать ей было не на что, но она была довольна, поскольку певицы ошибались, Ноа — ее ребенок, и на дворе прекрасный вечер, и вся ее любовь изливается на этого мальчика, и больше в ней любви, наверное, ни для кого не осталось.

Пришло бы Джейни тогда в голову, что она очутится здесь, быстрее вздоха помчится к женщине, которая их не ждет?

Всего-то прошлое лето — а как будто в другой жизни.

— Я ХОЧУ К МАМЕ! — снова заорал Ноа, и его услышал весь самолет: можно подумать, Джейни его похитила; можно подумать, он не принадлежал извечно ей одной.

Когда самолет выровнялся, а Ноа наконец истощил силы и провалился в прерывистый сон, Джейни вытащила из-под переднего сиденья распечатки, которые выдал ей Андерсон накануне вечером. Копии газетных статей из «Миллертон Джорнал» и «Дейтон Дейли Ньюс» о Томми Крофорде, жившем на Эшвилл-роуд и в девять лет пропавшем. Учился в начальной школе «Маккинли», где преподавала его мать.

В заметке напечатали фотографию — явно организованно снимали всех учеников началки. Сбоку американский флаг, фоном — пошлые радуги на фальшивом голубом небе. Так и слышишь, как фотограф командует: ну-ка улыбочку пошире. Шире улыбочку. Мальчик как мальчик. Светло-коричневая кожа. Афроамериканец. Непонятно, с чего бы Джейни удивляться. Мальчик улыбался ей снизу вверх. Хорошая улыбка.

Джейни отвела глаза. На этом листке бумаги слишком много боли.

Самолет уже взобрался в облака и направился туда, где Джейни никогда не бывала. Летела на чистом инстинкте — загадка даже для нее самой.

Джейни верила в последовательность и логику. И этим гордилась. Говорила: «Перед сном никакого печенья», — и держалась этого правила. Она была невозмутима (по большей части); она была постоянна (по возможности). Детям это нужно.