Дэнни захлопал глазами. Кошмар растаял, превратившись вподсознании мальчика в нечто неясное, неопределенное, но испуг еще не прошел.

– А можно спать у вас?

– Конечно, – сказала Венди. – Ох, милый, жалость-то какая…

– Все нормально, мам.

Она опять расплакалась, и Джек положил ей руку на плечо.

– Венди, клянусь, я все сделал по инструкции.

– Ты избавишься от него утром? Пожалуйста.

– Конечно.

Все трое забрались в постель, и Джек уже собрался быловыключить лампу над кроватью, как вдруг замер и вместо этого откинул одеяло.

– Гнездо тоже надо сфотографировать.

– Только сразу возвращайся.

– Ладно.

Он пошел к шкафу, вынул камеру и последний кубик для вспышкии показал Дэнни кружок из большого и указательного пальцев. Дэнни улыбнулся издоровой рукой проделал в ответ то же самое.

«Что за пацан, – думал он, шагая к комнате Дэнни. – Все, какнадо, и еще немножко».

Люстра все еще горела. Джек пересек комнату и, когдавзглянул на столик подле двухэтажной кровати, по коже у него пошли мурашки.Волоски на шее пытались встать дыбом, так, что закололо кожу.

Сквозь прозрачную миску гнездо было едва видно. Все стеклоизнутри кишело осами. Трудно сказать, сколько их там было. По крайней мере,пятьдесят. А может, сто.

Сердце в груди билось медленными толчками. Он отснял гнездо,а потом опустил аппарат, чтобы дождаться, пока осы снова расползутся. Он обтергубы ладонью. В голове снова и снова прокручивалась одна и та же мысль, ейвторил (ты вышел из себя, ты вышел из себя) почти суеверный страх. Вернулись.Он убил ос, но они вернулись. Мысленно он услышал, как орет в перепуганное,плачущее личико сына: НЕ ЗАИКАТЬСЯ!

Он опять обтер губы.

Подойдя к рабочему столику Дэнни, Джек порылся в ящиках ивернулся с большой составной картинкой-загадкой, у которой задняя стенка былаиз фанеры. Он поднес ее к ночному столику и осторожно передвинул на нее миску.Осы в своей тюрьме сердито жужжали. Потом, придавив миску так, чтоб та несоскользнула, он вышел в коридор.

– Идешь спать, Джек? – спросила Венди.

– Идешь спать, папа?

– Мне надо вниз на минуточку, – сказал он, заставив себявыговорить это легким тоном.

«Как это случилось? Как, ради Бога?»

Шашка несомненно была нормальной. Он видел, как, когда ондернул за кольцо, из нее повалил густой белый дым. А через два часа, когда онподнялся наверх, то через отверстие на верхушке гнезда вытряхнул россыпьмаленьких трупиков.

«Тогда как же? Спонтанная регенерация?»

Безумие. Чушь в духе двадцатого века. Насекомые невоскресают, не регенерируют. Даже, если бы яйца могли полностью созреть задвенадцать часов, матка откладывает их не в это время года. А в апреле или мае.Осень

– время, когда осы умирают.

Под миской яростно жужжало живое опровержение.

Спустившись вниз по лестнице, он пронес их через кухню. В еедальнем конце была дверь на улицу. Почти ничем не прикрытое тело пронизалхолодный ночной ветер, ноги мигом окоченели на холодной бетонной площадке,площадке, куда в курортный сезон доставляли молоко. Джек осторожно опустилзагадочное явление на землю и, когда выпрямился, взглянул на прибитый к дверямтермометр. Ртуть стояла ровно на двадцати пяти. К утру холод их убьет. Онвернулся внутрь и решительно захлопнул дверь. Немного подумав, он еще и заперее.

Проходя обратно через кухню, Джек выключил свет. В темнотеон на минутку задержался, раздумывая – хотелось глотнуть чего-нибудь покрепче.Ему вдруг показалось, что отель полон сотен приглушенных звуков: потрескивания,постанывания, потаенных вздохов ветра под карнизами, где, подобно смертоноснымплодам, могут висеть другие гнезда.

Вернулись.

И вдруг Джек обнаружил, что «Оверлук» нравится ему уже нетак сильно, как будто сына покусали не осы; не осы, чудом выжившие последымовой шашки, а сам отель.

Последней мыслью Джека перед тем, как он поднялся наверх, кжене и сыну, было:

(отныне ты будешь держать себя в руках, что бы нипроисходило) Мысль была твердой, решительной и уверенной.

Шагая к ним по коридору, он обтер губы тыльной сторонойруки.

Раздетый до трусиков, Дэнни Торранс лежал на кушетке иказался очень маленьким. Он снизу вверх смотрел на доктора («зови меня простоБилл»), который подкатывал большую черную машину. Чтоб получше рассмотреть ее,Дэнни закатил глаза.

– Не пугайся, малыш, – сказал Билл Эдмондс. – Этоэлектроэнцефалограф, он больно не делает.

– Электро…

– Мы для краткости называем его ЭЭГраф. Сейчас я прицеплютебе пучок электродов к голове… нет, втыкать я их не буду, просто приклею… иперья вот в этой части прибора запишут излучение твоего мозга.

– Как в «Человеке, который стоил шесть миллионов?»

– Почти. Хочешь стать таким, как Стив Остин, когдавырастешь?

– Ни за что, – заявил Дэнни, когда сестра приняласьприкреплять провода к крошечным пятачкам, выбритым у него на голове. – Папаговорит, что в один прекрасный день у него будет короткое замыкание и онсыграет… в ящик.

– Этот ящик я хорошо знаю, – добродушно сказал докторЭдмондс. – Я и сам несколько раз побывал в нем, без шуток. ЭЭГраф, Дэнни, можеточень много нам рассказать.

– Например?

– Например, страдаешь ли ты эпилепсией. Это небольшаятрудность, когда…

– Ага, я знаю, что такое эпилепсия.

– Правда?

– Угу. В моем детском садике – там, в Вермонте – был одинпарень… когда я был маленьким, я ходил в садик… и она у него была. Ему не разрешалипользоваться мигалкой.

– А что это такое, Дэн? – Он развернул машину. Поразграфленной бумаге пошли тонкие линии.

– Там всякие огоньки на ней… все разного цвета. Когдавключите, они мигают, только не все, а вы должны сосчитать, сколько цветов;если нажмете правильную кнопку, мигалка может выключиться. Бренту нельзя было.

– Потому, что яркие вспышки иногда могут вызвать приступэпилепсии.