(id., р. 87). В граде репутации ничтожность положения «простых» людей («малых») связана с низкой самооценкой, вызванной незавидным мнением о них других людей. Этим же объясняется и их «малодушие, скаредность, робость, неуверенность в себе» (id., р. 87).

Философское построение Гоббса, в котором понятие чести (honneur) сводится к понятию признания (credit), позволяет подчеркнуть важную составляющую явлений, рассматриваемых в истории и антропологии в терминах чести (honneur). Так, в работах антропологов, посвященных средиземноморским обществам, честь (honneur) представляет собой неустойчивый компромисс между патриархальным величием (обеспечение потомству наиболее выгодного положения) (Favret, 1968), величием репутации (суд общественного мнения) (Bourdieu, 1972), величием вдохновения (противопоставление между безответственной, пылкой честью молодых и осторожной, мудрой честью старшего поколения) (Jamous, 1977) и рыночными ценностями. Хотя применительно к традиционным средиземноморским обществам нельзя говорить о наличии рыночного величия в полном смысле этого слова, большинство антропологов утверждают, что в данных обществах существуют скрытые «интересы». Заметим, что этот аспект был подробно рассмотрен только в теории «символического капитала» Пьера Бурдье в его книге «Практический смысл» (Bourdieu, 1980, р. 200—206).

В других работах можно встретить определение чести (honneur) как качества, являющегося залогом «верности данному слову», как «самой основы обещания, то есть договора» (Fares, L’Honneur chez lesArabes avant VIslam, цит. в: Di Bella, 1981). Сам Гоббс определяет несправедливость как абсурдное нарушение договора: «Неправомерность и несправедливость в мирных спорах некоторым образом подобны тому, что в диспутах схоластов называется абсурдом. Как в этих спорах мы называем абсурдом противоречие тому, что утверждалось раньше, так обычно мы называем несправедливостью или неправомерностью произвольное разрушение того, что раньше было добровольно сделано» (Hobbes, 1971, р. 131)- Вместе с тем в построении Гоббса почет и уважение не связаны с понятием «справедливости» в принятом нами значении: «Деяние... если оно велико и трудно и, следовательно, свидетельствует о большом могуществе, вызывает наше уважение. При этом безразлично, справедливо оно или несправедливо, ибо уважение состоит лишь в мнении о могуществе» (id., р. 89). Таким образом, равновесие, свойственное граду репутации, вовсе не относится к области договорных обязательств. Для построения града репутации необходимо, чтобы ничто в испытании не препятствовало возможности изменить ценность человека или предмета в зависимости от колебаний мнения. Эта гибкость не может быть обеспечена, если величие людей определяется заключенными договорами или установленными обязательствами.

Разногласия в граде репутации возникают тогда, когда углубляется разрыв между самооценкой человека и оценкой его другими людьми, то есть реальностью. Можно уважать другого человека или посягать на его честь, «ценить человека высоко» или «ценить его низко», но эти знаки уважения или презрения всегда относительны, поскольку «высоко и низко в этом случае следует понимать по сравнению с той ценой, которую человек придает самому себе» (id., р. 84). Поскольку «истинная цена» человека зависит только от уважения других, то протест оскорбленного человека, требующего восстановления справедливости, неминуемо основан на ошибке в собственной оценке, на завышенной оценке самого себя или излишних притязаниях.

Таким образом, разногласия в граде репутации не приводят к конфликту между мнением и совестью (conscience), характерному для града благодати. Напомним, что в граде благодати мнение других людей осуждается как земная слава. Лишь в совести человека содержится истинное знание о высшей ценности, постигаемой во внутреннем мире человека через вдохновение. Дело обстоит иначе в граде репутации, где «совесть отдельных людей... является лишь личным мнением» (id., р. 345). Совесть — это «субъективная убежденность, мнение отдельного лица» (Koselleck, 1979, р. 23).

«Обычно учили также тому, — пишет Гоббс, — что вера и святость приобретаются не учением и размышлением, а сверхъестественным вдохновением, или внушением. Если признать это положение правильным, то я не вижу, почему кто-либо должен отдавать себе отчет в своей вере, или почему каждый христианин не должен быть также пророком, или почему кто-либо должен руководствоваться в своих действиях законами своей страны, а не собственным вдохновением» (Hobbes, 1971, р. 345). Признаком безумия в граде репутации считается как раз осуществление в публичном пространстве действий, которые исходят из глубины души (for interieur), которые продиктованы внутренней вдохновенной истинной и личной убежденностью человека, не считающегося с мнением других. Сумасшествие рассматривается Гоббсом как потрясение, при котором величие человека утрачивает свою определенность: «Другой важный недостаток ума — это то, что люди называют сумасшествием. Сумасшествие есть не что иное, как некая фантазия, преобладающая над всеми остальными, некий вымысел, полностью завладевающей умом и страстями человека. Это не что иное, как бессмысленное чрезмерное тщеславие или чрезмерная душевная угнетенность... Так, известен пример человека, проповедовавшего в Чипсайде с высоты двухколесной тележки, будто с кафедры, и выдававшего себя за самого Христа. Это пример сумасшествия или духовного высокомерия... Сумасшествие может проявляться в разной степени. Примером наибольшего безумия является тот случай, когда человек, без всяких на то очевидных оснований, считает себя вдохновенным или наделенным особыми, по сравнению со всеми остальными набожными людьми, божественными дарами святого духа» (Hobbes, 1977* Р- 181—182). Безумие, скрывающееся за притязаниями отдельного человека на вдохновенность, сразу становится очевидным в толпе: «Хотя действие сумасшествия у тех, кто уверен в своей вдохновенности свыше, не всегда сказывается у каждого из них в отдельности в каком-либо чрезвычайном поступке, проистекающем из этой страсти, однако, когда многие из них сговариваются, неистовство всей толпы сказывается вполне явно. Ибо в чем может больше сказаться сумасшествие, как не в том, чтобы кричать на наших друзей, бить их и бросать в них камнями?.. И если бы ничто другое не обнаруживало их сумасшествия, сам факт приписывания себе подобных влияний явился бы достаточным аргументом» (Hobbes, *97i. Р- 71)-

Именно отказ признавать за вдохновением политическое измерение, стремление свести его к произвольности субъективного и разоблачить силу страстей и предвзятых желаний, скрывающуюся за личной убежденностью, и позволяет Гоббсу установить эквивалентность величия и славы (гепоттёе) в граде репутации. При этом выявление могущества мнения (pouvoirs de I’opinion) не принимает у Т. Гоббса форму критики, в отличие от французских моралистов XVII века и от Ж.-Ж. Руссо (см. рассуждения Руссо о «признании», consideration)20. Моралисты-янсенисты (Франсуа де Ларошфуко, Пьер Николь, Блез Паскаль) также рассматривают явление почета (honneur), показывая, что величие людей и в особенности величие великих людей зависит исключительно и только от мнения других. Однако янсенисты всегда подходят к анализу почета и уважения с критической точки зрения. «Человеку не свойственно величие. Его стремление к величию не возвышает его» (Benichou, 1948, р. 172). Придворные почести и мнимое величие противопоставляются «внутренней чести души» (Vhonneur defor interieur), как пишет, например, Р. Козеллек (Kosellek, 1979). Это противопоставление воспроизводит в крайней