форме критику земного тщеславия, свойственную философии стоиков и христианской мысли. Разоблачение скрытой сути светского величия (зависимость от мнения других) позволяет подчеркнуть истинное величие, которое не подвластно мнению света и которое можно отличить только по признакам божественной избранности. Так, Блаженный Августин в «Исповеди» и в отдельных частях «Града Божьего» критикует классические концепции, согласно которым земная слава способствует приумножению величия града (Lida de Malkiel, 1968, p. 89—92). Тематика, развитая Августином, традиционно использовалась юристами при разрешении споров между церковью и государством, когда необходимо было доказать необоснованность вмешательства светской власти в сферу духовного (Lagarde de, 1956). Заметим, что философы итальянского Возрождения развили использовавшееся Цицероном понятие virtus (гражданская доблесть), оспаривая христианское представление о ничтожности человека. Понятие vir virtutis, соответствующее в эпоху Возрождения идеалу благородного человека, предполагает возможность достижения в этом мире некой героической и драматической формы совершенства, что противоречит представлениям о ничтожности человека и исключает осуждение славы и великих дел во имя провидения и благодати (Skinner, 1978, vol. 1, p. 90—101).

Как в философии французских моралистов XVII века, так и в философии Гоббса героические поступки, требующие применения силы, связывались с интересом (interet) и самолюбием (amour-propre) (Hirschman, 1977, p. 11). Однако моральная оценка этих действий в том и в другом случае различна. Гоббс восхищается величием героических поступков в том случае, если они признаются другими людьми как великие. Он не старается при этом применить к ним какой бы то ни было другой принцип справедливости. Подход моралистов иной. Они напрямую не осуждают принципы величия, установленные при дворе, но пытаются размыть их, показать их относительность, включив их в систему множественных форм величия, подчиняющихся собственной иерархии или, как у Паскаля в рассуждениях о тирании, вовсе несоизмеримых друг с другом.

«Тирания — это безудержное и не признающее никаких законов желание властвовать. Множество покоев21; в них — красавцы, силачи, благочестивцы, остроумцы, каждый — владыка у себя, но только у себя; если же им случится встретиться, они вступают в нелепую драку, скажем, красавец с силачом, и каждый тщится подчинить себе другого, хотя суть их власти совершенно различна. Они не способы понять друг друга, и вина их в том, что каждый жаждет властвовать над всем миром. Но это не под силу даже самой силе: она ничего не значит в державе ученых, она властвует только над людьми действия. Поэтому неразумны и тираничны их требования: “Я красив, значит, меня нужно бояться” или “Я силен, значит, меня нужно любить”. Тирания — это желание добиться чего-то средствами, для этой цели неподобающими. Разным свойствам мы воздаем по-разному: привлекательности — любовью, силе — страхом, многознанию — доверием. Такая дань в порядке вещей, отказывать в ней несправедливо, равно как несправедливо требовать какой-нибудь другой. Точно так же, как неразумно и тиранично утверждать: “Он не наделен силой, значит, я не стану его уважать, он не наделен талантами, значит, я не стану его бояться”» (Pascal, 1912, № 332, p. 483)22. (Эта мысль послужила отправной точкой для Майкла Уолцера в построении концепции автономных сфер справедливости [Walzer, 1983, р. 17—20].)

В сочинениях янсенистов можно также найти примеры других подходов к множественности принципов величия. Принципы величия могут рассматриваться не как признаки, закрепленные за различными людьми, занимающими различное положение в обществе, а как качества, объединенные в одном человеке, который может квалифицироваться по-разному в зависимости от формы его участия в отношениях с другими людьми.

Возьмем, к примеру, парадигму «король не по своей воле», предназначенную для обучения «знатного юноши», которую

Пьер Николь в «Опытах о морали» приписывает Паскалю (Pascal, 1912, р. 233—238; «Три беседы о положении сильных мира сего»): «Одного человека выбросило во время шторма на необитаемый остров, жители которого никак не могли найти своего короля, который исчез. И поскольку потерпевший крушение человек был сильно похож на него лицом и телом, жители острова приняли его за своего короля, и он был признан в этом качестве всем народом. Сначала он не знал, как ему поступить, но в итоге решился довериться выпавшему ему на долю счастливому случаю. Он принял все знаки внимания и уважения, которые ему оказывали жители острова, и позволил им относиться к нему как к королю. Но поскольку он не мог забыть о своем истинном положении, он не переставал думать, в то время как ему оказывались всяческие знаки внимания, что он не настоящий король и что это королевство ему не принадлежит. Таким образом, у него были две мысли: одна, согласно которой он действовал как король, и вторая, согласно которой он признавал свое истинное состояние и не забывал, что всего лишь случай сделал его королем. В то время как он скрывал от других вторую мысль, первая мысль была на виду. Первая мысль определяла его отношения с народом, а вторая мысль определяла его отношения с самим собой».

Таким образом, пишет Паскаль, «в мире существует два рода величия»: «величие по установлению» (grandeurs detablissement) и «величие от природы» (grandeurs naturelles). Первое зависит от «воли людей» и требует «установленных признаков внимания» и «внешних церемоний», а не уважения (estime). Напротив, «величие от природы не зависит от людского мнения, поскольку оно основано на реальных настоящих качествах души и тела»: оно заслуживает «уважения». Наследный принц сравнивается Паскалем с человеком, потерпевшим кораблекрушение и ставшим королем: «То, что у вас общее, — это то, что Ваше право быть королем, равно как и его право, не основано на какой бы то ни было заслуге или достоинстве. Ваша душа и тело могли бы в равной степени принадлежать как лодочнику, так и графу. И нет такой естественной связи, которая бы закрепляла за Вами одно положение, а не другое».

Поскольку признаки величия могут быть в разной степени естественными (или реальными), человек может благодаря «двойственной мысли» абстрагироваться от своего положения и оценить самого себя: «Что из этого следует? Из этого следует то, что Вы, как и человек, потерпевший крушение, должны иметь две мысли. И если Вы внешне ведете себя по отношению к окружающим Вас людям, как подобает Вашему положению, Вы должны признавать, внутри себя, следующую истину: по своей природе Вы не превосходите их ни в чем. И хотя общественное мнение и возвышает Вас над общей массой людей, пусть Ваш внутренний голос принижает Вас и держит Вас на равных с остальными людьми. Ибо такова Ваша природная сущность». Таким образом, человек может смотреть на себя как изнутри, так и со стороны. И эта способность позволяет