Медленно, осторожно, словно по только что вымытому полу,Триша двинулась дальше. Скоро все и решится, думала она. Этот день – мойпоследний шанс, может, даже это утро – мой последний шанс. Сил у меня так мало,что я, наверное, не смогу идти во второй половине дня. А если мне удастсяподняться после следующей ночи, это будет чудо из чудес.

Чудо из чудес. Кто так любил говорить, мать или отец?

– А какая разница? – прохрипела Триша. – Если я выберусьотсюда, у меня появятся собственные присказки.

В пятидесяти или шестидесяти футах севернее того места, гдеТриша провела ночь, девочка заметила, что все еще несет «Уокмен» в правой руке.Она остановилась, чтобы зацепить скобу за пояс джинсов. Джинсы теперь свободноболтались на ней. Если я похудею еще на несколько фунтов, то меня возьмут вманекенщицы и я буду показывать последние французские модели, подумала она.Триша как раз размышляла над тем, что ей делать с проводками и наушниками,когда утреннюю тишину разорвала череда далеких взрывов: кто-то словно высасываллужицу газировки через гигантскую соломинку.

Триша вскрикнула от неожиданности. Шум перепугал не толькоее. Закаркали вороны, из кустов вылетел возмущенный фазан.

Триша стояла, широко раскрыв глаза, забытые наушникиболтались на конце проводков у ее поцарапанной, грязной лодыжки. Она узналаэтот звук – звук выхлопа в глушителе. Значит, грузовик. А может, мотоцикл.Впереди дорога. Настоящая дорога.

Ее так и подмывало сорваться с места и бежать, бежать,бежать, но она понимала, что нельзя. Если бы она побежала, то разомизрасходовала бы последние остатки энергии. Это было бы ужасно. Лишиться чувствили умереть в пределах слышимости рева глушителя – все равно что не удержатьпобедный счет на последней подаче. Такие кошмары в бейсболе случались, но онадала себе слово, что с ней такому не бывать.

Поэтому Триша зашагала не спеша, осторожно, экономя силы,прислушиваясь к треску выхлопов, шуму двигателей, автомобильным гудкам. Ничего,ничегошеньки она не услышала и, отшагав с час, начала думать, что ей все этоприслышалось. Но, с другой стороны, треск был такой отчетливый…

Триша поднялась на холм, посмотрела вниз. Вновь закашлялась,губы опять окрасились кровью, но она этого не заметила… даже не подняла руку,чтобы стереть кровь. Потому что внизу заброшенный проселок, по которому она такдолго брела, упирался в дорогу.

Триша медленно спустилась с холма, ступила на дорогу.Отпечатков протектора не увидела, это был хардпэн[32], но по колеям ездилипостоянно, и между ними не росла трава. Новая дорога пересекалась с еепроселком под прямым углом, уходя на запад и на восток. И вот тут Триша принялаправильное решение. Она повернула на запад лишь потому, что у нее опятьразболелась голова и она не хотела идти лицом к солнцу… но она повернула назапад. В четырех милях от того места, где она вышла на хардпэн, леса разрезалошоссе 96, по которому иногда проезжали легковые автомобили и очень частолесовозы. И услышала Триша обратную вспышку в глушителе одного такого монстра,держащего курс на Кемонгус-Хилл. В утренней тишине треск этот пролетел добрыхдевять миль, прежде чем достиг ушей Триши.

Осознание того, что спасение близко, прибавило Трише сил.Теперь она и шла чуть быстрее. А сорок пять минут спустя опять что-то услышала,далекое, но не оставляющее сомнения в том, что это…

Не тешь себя надеждами, ты в таких местах, где может прислышатьсявсе, что угодно.

Возможно, все так, но…

Она склонила голову набок, как собака[33] на старыхпластинках бабушки Макфарленд, тех самых, которые она держала на чердаке. Тришазатаила дыхание. Почувствовала, как кровь стучит в висках. Она слышала писккомаров у уха… но не только писк. Она слышала шуршание. Шуршание шин обасфальт. Очень далекое, но шуршание.

Триша заплакала.

– Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы мне это неприслышалось, – прошептала она. – Господи, пожалуйста, сделай…

И тут за ее спиной что-то затрещало. Нет, это не ветер.Кто-то продирался, сквозь лес, ломая ветки. Что-то упало, наверное,вывороченное с корнем маленькое деревце. Так мог вести себя только зверь, тотсамый необычный зверь. Он многое ей позволил, не трогал ее, пока до спасения неостался лишь один шаг, он даже дал ей возможность услышать шум тропы, которуюона так легкомысленно покинула. Он наблюдал, с каким трудом дался ей этотдолгий путь через леса. Может, с удивлением, а где-то и с сочувствием, если толькоон знал, что такое сочувствие. А теперь решил поставить точку. Хватит смотреть,хватит ждать.

Медленно, с ужасом, но без страха, с чувством собственногодостоинства, Триша повернулась, чтобы лицом к лицу встретить БогаЗаблудившихся.

Он появился с левой стороны дороги, и Триша подумала: «Ивсего-то? Вот, значит, кто следил за мной». Взрослые мужчины в панике бросилисьбы бежать, увидев Ursus Americanus, здоровенного черного североамериканскогомедведя весом никак не меньше четырехсот фунтов, подминающего под себяпоследние кусты, которые отделяли его от хардпэна, но Триша-то ожидала увидетьне медведя, а ночное чудище.

К блестящему меху прилипли листья и репейники, он держал вруке (да, это была рука, во всяком случае, ее когтистый рудимент) обломоктолстой ветви с ободранной корой. Этакий лесной скипетр. Он вышел на серединудороги, качаясь из стороны в сторону. Какие-то мгновения постоял, должно быть,привыкая к хардпэну, потом поднялся на задние лапы. Тут Триша поняла, что передней не медведь. Поняла, что верной была ее первая догадка. Она видела передсобой Бога Заблудившихся, пусть внешне он чем-то и напоминал медведя, и пришелон по ее душу.

Зверь буравил ее черными глазками, только это были не глаза,а глазницы. Он понюхал воздух, потом поднес сломанную ветку к пасти. Пастьраскрылась, обнажив два ряда огромных, запятнанных зеленью зубов. Он сунул впасть свободный конец ветви. Совсем как ребенок, сосущий леденец на палочке,подумала Триша. Потом, намеренно, дабы показать Трише, с кем она имеет дело, ондвинул челюстями, разгрызая ветвь надвое. Леса замерли в тишине, и ветвьхрустнула, словно кость. Такой же хруст разнесется по лесу, когда в пастиокажется не палка, а ее рука, поняла Триша. Когда Зверь откусит часть ее руки.