Я знаю, какие аргументы иногда выдвигают в защитудобродетели. Они бывают настолько прекрасны, что даже порочные людиобманываются их внешней привлекательностью и верят им. Но ты, Жюльетта, невздумай попасться на эту удочку софистики. Если порочный человек и уважаетдобродетель, так потому лишь, что она служит ему, оказывается для негополезной. Только авторитет законов вносит разлад в идеальные отношения междузлом и добром, потому как добродетель никогда не прибегает к физическомунасилию. Добродетельный человек никогда не противится страстям преступника, илишь очень порочный человек может противостоять им, так как у преступника и угрешника одни и те же интересы, сталкивающиеся между собой, в то время как, .имея дело с добродетельной личностью, злодей такого соперничества не ощущает.Вполне возможно, что они не придут к согласию, что касается принципов, однакоих несогласие носит мирный характер; напротив того, страсти порочного человекатребуют безусловного повиновения окружающих и на меньшее не согласны, всегда ивсюду Ьни вступают в противоречие со страстями своего двойника, и между нимиидет нескончаемая война. Уважение, которое оказывает добродетели злодей,опять-таки вызвано настоящим эгоизмом, ибо чужая добродетель дает емувозможность наслаждаться мирно и спокойно, что очень важно для нас, поклонниковлибертинажа. Мне могут возразить, что поклонники добродетели черпают в нейнеизъяснимое удовольствие, однако я сомневаюсь в этом: сумасшествие в любомвиде не может привести ни к чему путному; я отрицаю не сам принцип удовольствия— просто я считаю, что добродетель доставляет удовольствие не только порочное,как я уже говорил, но и совсем мизерное, и если у меня есть выбор между двумяощущениями, почему я должен выбрать наименьшее?

Сущность удовольствия заключается в насилии. Человек слабыхстрастей никогда не будет так же счастлив, как тот, в ком они бурлят. Теперь тывидишь, какая большая разница между двумя удовольствиями — добродетелью ипороком. Возьмем человека, утверждающего, что он очень счастлив при мысли отом, что завещал миллион своему наследнику, но можешь ли ты, положа руку насердце, сказать, что испытанное им счастье хоть в чем-то сравнимо с темудовольствием, которое познал наследник, промотавший этот миллион, умертвивсвоего благодетеля? Независимо от того, насколько сильна идея счастья в нашемсознании, она воспламеняет наше воображение только через реальность, и как быне наслаждался добронравный человек своими добрыми делами, его воображаемоесчастье никогда не даст его настоящему «я» таких острых ощущений, какие он могбы получить от многократно повторяющихся физических наслаждений, проматываямиллион своей жертвы. И ни ограбление, ни убийство ближнего не омрачат егосчастье, ведь грабители и убийцы обладают ясным умом и глубокой философией, иих удовольствиям могут помешать разве что угрызения совести, но человек,мыслящий философски, сильный в своих принципах, окончательно поборовшийдосадные и губительные пережитки прошлого и ни перед чем неостанавливающийся, — такой человек будет наслаждаться незамутненнымсчастьем, и разница между двумя нашими персонажами состоит в следующем:постоянно, всю свою жизнь, первый будет терзаться отчаянным вопросом: «Неужелиэто и есть все удовольствие, что дал мне этот миллион?» А второму ни разу непридет в голову спросить себя: «И зачем только я это сделал?» Таким образом,добродетельный поступок —может привести к сожалению и раскаянию, между тем какпорочный человек избавлен от них. Короче говоря, добродетель питаетсяпризрачным и надуманным счастьем, ибо нет на свете иного счастья, кромеличного, а добродетель лишена всяких чувств. Скажи, разве из добродетелипроистекает наше положение, слава, почет, богатство? Разве не видишь ты каждыйдень, как процветает порок и как добро томится в цепях? И уж совсем нелепоожидать, что добродетель будет вознаграждена в другом мире! Тогда чего радимолиться фальшивому деспотичному, себялюбивому и постоянно злому божеству — яповторяю, злому, потому что знаю, о чем говорю, которое ничего не дает тем, ктоему служит, и которое лишь обещает невозможное или сомнительное вознаграждениев далеком-далеком будущем? Кроме того, не следует забывать об опасности,подстерегающей нас, когда мы стремимся к добродетели в преклонном возрасте,когда человек бессознательно ищет одиночества, потому что уж лучше бытьпорочным по отношению к другим, чем добрым к самому себе. «Настолько великоразличие между тем, как мы живем, и тем, как должны жить, что человек, спрезрением отворачивающийся от реальной жизни и вздыхающий о жизни идеальной, —говорил Макиавелли, — ищет скорее погибели, нежели спасения,следовательно, тот, кто проповедует абсолютное добро среди тьмы злодеев,неминуемо должен погибнуть. Встретив добродетельного негодяя и обнаружив в немэто качество, не обманитесь: оказавшись на краю пропасти, он, движимый гордынейи отчаянием, будет неуемно восхвалять добродетель, и весь секрет в том, что этослужит ему последним утешением».

Во время этих мудрых речей мадам де Нуарсей и оба ганимедазаснули. Нуарсей мельком взглянул в их сторону.

— Ограниченные создания, — презрительно заметилон, — машины для наслаждения, очень удобные для наших целей, но, по правдеговоря, их трогательная бесчувственность меня удручает. — Потом его взглядв задумчивости остановился на мне. — А ты с твоим тонким умом прекраснопонимаешь меня и даже предвосхищаешь мои мысли, в общем, я в восторге от твоегообщества. Кроме того, — добавил он, прищурившись, — ты не можешьскрыть, что влюблена в зло.

Я вздрогнула.

— Да, сударь, да. Вы совершенно правы. Зло ослепляетменя, оно…

— Ты далеко пойдешь, дитя мое. Я тебя люблю, поэтомумне хочется узнать о тебе больше.

— Мне лестно слышать это, сударь, и я даже осмелюсьсказать, что заслуживаю этих комплиментов — настолько чувства мои совпадают свашими… Я получила недолгое воспитание, а потом в монастыре меня просветилаодна подруга. Увы, сударь, я не простого происхождения, и оно должно былозащитить меня от унижения, в каком я оказалась теперь в силу прискорбныхобстоятельств.

И я рассказала ему свою историю.

— Жюльетта, — покачал он головой, выслушав ее свеличайшим вниманием, — я очень огорчен всем тем, что услышал.

— Почему?

— Почему? Да потому что я знал твоего отца. Я и естьпричина его банкротства: я разорил его. Был момент, когда от меня зависело всеего состояние, и у меня был выбор: удвоить богатство твоего отца или совсемобобрать его; посоветовавшись со своими принципами, я обнаружил, что на самомделе у меня выбора нет, и мне пришлось предпочесть свое собственноеблагополучие. Он умер в нищете, а я имею доход триста тысяч луидоров в год.После всего, что ты мне рассказала, я по идее должен возместить тебе урон,поскольку ты пострадала из-за моих преступлений, но такой жест попахиваетдобродетелью. Видишь, как я боюсь даже этого слова и никогда не позволил бысебе ничего подобного. Но больше боюсь того, что те давние события воздвиглимежду нами непреодолимую стену; я искренне сожалею об этом, но больше всегоогорчен тем, что нашему приятному знакомству приходит конец.