Мне кажется, следующий случай не менее замечателен:положение этой дамы поистине завидное, а заниматься проституцией ее заставляетмуж. Заметь, он страстно влюблен в нее, и этим все объясняется: он присутствуетпри ее распутстве, он готов сводничать и подличать, лишь бы иметь возможностьзаниматься содомией с ее партнером.

Эту симпатичную и очень состоятельную девушку приводит сюдаотец с той же целью, но никому не позволяет сношать ее по-настоящему: с нейможно делать все, что угодно, лишь бы не покушаться на ее девственность ниспереди, ни сзади. Он также участвует в процедуре, и я жду его с минуты наминуту, потому что человек, который будет развлекаться с его дочерью, ужездесь. Ты получила бы огромное удовольствие, наблюдая за этой сценой, жаль, чтоу тебя нет времени. Тебе бы наверняка нашлась интересная роль.

— А как это будет происходить?

— Это бывает так: отец захочет отстегать розгамичеловека, якобы претендующего на девственность дочери, тот, конечно, протестуетпротив порки, отец начинает его уговаривать, тот отказывается, потом, потерявтерпение, хватает трость и устраивает старику хорошую взбучку и в самом ееразгаре спускает свое семя на ягодицы девочки. Ну, а папаша ползает на карачкахи жадно слизывает жидкость, потом впивается зубами в задницу своего обидчика икончает сам.

— Какая-то мудреная страсть, — покачала яголовой. — А какую бы роль могла играть во всем этом я?

— За те удары, которые он получит, отец отыграется натебе. Ты отделаешься незначительными царапинами, парочкой синяков и получишьсто луидоров.

— Продолжайте, мадам, продолжайте. Вы ведь знаете, чтосегодня у меня нет времени.

— Хорошо, у нас осталось двое. Посмотри на ту красивуюдаму. Она имеет годовой доход более пятидесяти тысяч и отличную репутацию; унее страсть к женщинам — видишь, как плотоядно поглядывает она на остальных.Любит она и содомитов и вдобавок очень любит своего супруга. Но при этомпрекрасно сознает, что умственная и физическая любовь — это две разные вещи.Она самозабвенно отдается своему мужу, а сюда приходит удовлетворять другиесвои прихоти — вполне разумный образ жизни.

Наконец, последняя наша дама не замужем. У нее большиепретензии, она — одна из наших самых известных скромниц; если хоть один мужчинана людях осмелится признаться ей в любви, я уверена, что она закатит емупощечину, а здесь, в моем уютном гнездышке, она платит бешеные деньги за то,что ей прочищают трубы по пятьдесят раз на месяц.

Ну и как, Жюльетта, нужны ли еще примеры? Или достаточноэтих, чтобы ты решилась?

— Я думаю, вы меня убедили, мадам, — ответилая. — Впредь я буду заниматься этим делом ради своего удовольствия и радиденег тоже и не побрезгую ничем из того, что вы мне предложите, но с однимусловием: претендент на мои ласки должен выложить, как минимум, пятьдесятлуидоров.

— Пятьдесят? Хорошо, дорогая, ты получишь своипятьдесят монет за один сеанс, можешь не беспокоиться! — воскликнулаДювержье, преисполненная радостью. — Мне нужно было только твое согласие.А деньги? С ними не будет никаких проблем. Только будь умницей, будь послушной,нежной, никогда не говори «нет», и я осыплю тебя деньгами.

Между тем время шло, и, обеспокоенная тем, что Нуарсея можетнасторожить мое долгое отсутствие, я поспешила домой, хотя самым искреннимобразом была огорчена, что не смогу понаблюдать за этими красотками в деле итем более участвовать в нем вместе с ними.

Мадам де Нуарсей не без неудовольствия приняла соперницу,поселившуюся в ее доме. Грубый и повелительный тон, каким ее супруг наказал ейбезусловно повиноваться мне, вовсе не заставил ее примириться с моимприсутствием: не проходило и дня, чтобы она не проливала горьких слез печали изависти, потому что меня обустроили намного лучше, чем ее, лучше обслуживали,вкуснее кормили, роскошнее одевали, в моем распоряжении была карета, между темкак ей лишь иногда позволялось пользоваться каретой мужа; и неудивительно, чтоэта женщина меня возненавидела. Однако несмотря на ее ко мне отношение япребывала в совершенной безопасности, прекрасно зная, что за мной стоит мощныйинтеллект и авторитет хозяина.

Вряд ли стоит подчеркивать, что не любовь двигала Нуарсеем.Он ценил мое общество потому, что в его глазах я была поводом и средствомсовершать преступления; мог ли он, со своим дьявольским воображением, иметькакую-то иную причину держать меня при себе? Разгул этого негодяя былорганизован с размахом. Каждый день — и ничто не могло нарушить этот ритуал —Дювержье поставляла ему по одной девственнице, чей возраст, согласно егострожайшему требованию, не должен был превышать пятнадцати лет и быть не менеедесяти. За каждую из них он платил сотню монет, и в соглашении, помимо всегопрочего, оговаривалось, что если Нуарсей увидит — и докажет это, — что товарне совсем свежий, Дювержье выплачивает ему двадцать пять луидоров в виденеустойки за нарушение контракта. Несмотря на все эти предосторожности мойсобственный пример доказывает, до какой степени он мог обманываться, и япредполагаю, что такое случалось нередко. Этот распутник занимался своимлюбимым делом, как правило, во второй половине дня; кроме него присутствоваличетверо: два молодых педераста, мадам де Нуарсей и я, и каждый день егочувствительная и несчастная жена была жертвой тех пикантных и необычныхупражнений, о которых я уже рассказывала. Затем помощников выгоняли, и мы схозяином ужинали вдвоем; обыкновенно он —напивался до беспамятства и заканчивалтем, что засыпал у меня на руках.

Я должна сознаться, друзья мои, что мне уже давно нетерпелось проверить теории Дорваля на практике; от нетерпения у меня чесалисьруки: мне во что бы то ни стало требовалось украсть. Однако надо было всеобдумать как следует: в своих способностях я не сомневалась, но нужен былобъект, на котором я могла бы испытать их. Здесь, в доме Нуарсея, для этогобыли чрезвычайно благоприятные условия: его доверие ко мне было настолько жеполным, насколько велико было его состояние и безумны его прихоти. И я могла влюбой день и в любую минуту прибрать к рукам десять-двенадцать луидоров так,что он бы и не заметил их пропажи. Но в силу какой-то игры воображения,какого-то странного расчета, благодаря ощущению, которое я и сама не смогла быобъяснить, у меня не было желания причинить зло человеку, который был так жеиспорчен, как и я. Может быть, все дело в так называемой воровской «этике иливзаимном уважении, которое имеет место среди воров, — не знаю, но во мнеэто сидело крепко. Была и другая причина — и весьма важная: да, я хотелаукрасть, но так, чтобы моей жертве стало от этого очень плохо, вот какая мысльбродила у меня в голове. Ну а какое преступление должна была я совершить, чтобыпо-настоящему сделать Нуарсею больно? Я и без этого считала своей всю егособственность, какой же смысл воровать у самой себя? Поэтому ограбить Нуарсеязначило бы повторно присвоить свое собственное богатство, а в этом нет нималейшего намека на настоящее воровство. Одним словом, будь Нуарсей обычнымдобропорядочным человеком, я бы обобрала его до нитки, но он был исчадиемпорока, и я его уважала за это. Вы еще услышите, как я была ему неверна, и,быть может, удивитесь, почему глубокое уважение к этому человеку не мешало мнеудовлетворять свою похоть на стороне, но распутство — это все-таки совершенноособая область, недоступная пониманию ограниченных умов, и между моимипринципами и неверностью нет ни тени противоречия. Я любила Нуарсея за еголибертинаж и за его ум, но я ни в коей мере не была пленницей его личности и несчитала себя настолько к нему привязанной, чтобы хранить ему верность. Я была молодаи честолюбива и смотрела далеко вперед: чем больше я узнавала мужчин, тем вышебыли мои шансы найти лучшего, чем Нуарсей. И даже если мне не повезет в этом,сотрудничать с Дювержье было все равно выгодно, и я не могла терять деньги воимя идиотского рыцарского чувства к Нуарсею, в котором, ни внутри, ни снаружи,ничего рыцарского не было и в помине. Взвесив все соображения, я, как вы легкодогадаетесь, приняла предложение, которое получила от Дювержье через несколькодней после той встречи.