них рыдать могла вдова на лодке сиротливой.

Философ Су тогда со строгим видом, поправив платье, прямо сел и к гостю обратился: "О, почему все это так?" Ответил гость: "Луна светла, и звезды поредели; сороки с воронами к югу полетели", — не так ли сказано в стихах Цао Мын-дэ? На запад он взирал к Ся-коу, а на восток — к У-чану. Гора, опутана рекою, густо голубела... Но разве не тогда Мын-дэ разбит был Чжоу-ланом? А ведь как раз он покорил весь округ Цзин, и из Цзян-лина он спускался по теченью на восток. На сотни верст тянулся флот его, знамена закрывали небо, и, совершая возлиянье, стоял он около реки; держа наперевес копье, он складывал стихи. Конечно, он для всей эпохи был героем!.. Но где он теперь?"

"Что еще говорить о нас? Ловим рыбу мы и валежник собираем на островках. Нам товарищи — рыбы, раки, и друзья нам — олени, лани. Едем в легком челноке, что похож на листок; в чашках тыквяных пьем вино, угощая друг друга. В мир включаем мы нашу жизнь быстролетную; мы — крупинка среди морей незаметная; мы горюем, что: наша жизнь — лишь мгновение; Янцзы-цзяну завидуем бесконечному. Вот схватить бы летящих магов и витать с ними вместе! Вот объять бы блестящий месяц и отсрочить кончину! Но мы ведаем, что сразу этого не достигнуть, и вплетаем в скорбный ветер отзвуки нашей песни".

Философ Су сказал тогда: "О гость мой, разве вы не знаете вот эти воды и луну? Вот как они стремятся, но вовек не исчезают, вот как меняется луна, то полная, то на ущербе, но и она в конце концов не может ни погибнуть, ни меру перейти. Когда изменчивость мы замечаем, то даже целый мир не может длиться и мгновенье; когда мы замечаем неизменность, то нет конца ни нам, ни миру. Чему еще завидовать тогда?"

"Однако у всего на свете есть владелец, и я не смею взять того, что не мое, хотя бы был то волос. И только чистый ветер над рекой и ясная луна в горах, — едва наш слух его уловит — и возникает звук, как только встретит глаз ее — и создается цвет. Вот их берем мы без запрета и ими пользуемся без отказа. Они — неистощимая сокровищница всесоздателя, которая и мне, и вам доступна".

И стало весело гостям, они уже смеются и, выпив чашки наливают снова. Когда же кончились закуски и утварь вся валялась в беспорядке, то все заснули прямо в лодке， подушками служа друг другу, — и е заметили, как побелел восток...

Источник: "Восток (сборник первый). Литература Китая и Японии", 1935

2. Часть вторая

В тот же год, в десятый месяц, в полнолунье, я из "Снежной Залы" шел пешком в Линь-гао. Вслед за мною шли два гостя, и, когда мы проходили по откосу Желтой глины, иней и роса опустились, и с дерев опали листья. На земле заметив наши тени, мы взглянули вверх и увидали светлую луну.

Оглянувшись на нее, обрадовались мы и, шагая, пели песни друг за другом.

Кончив песню, я сказал со вздохом: "Гости есть, но нет вина, да если бы оно и было: — все равно закуски нет...

А луна светла, и ветер чист, — как же быть с такой прекрасной ночью?" Гость ответил: "Нынче в сумерках я поднял сеть и нашел в ней рыбу большеротую и с мелкой чешуей. С виду — точно окунь из Сун-цзяна. Да, но как добыть вина?"

Вернулся я тогда домой, чтоб у жены совет спросить. Жена сказала: "У нас есть ковш вина. Его я припасла давно, на случай, если вам оно потребуется вдруг". Тогда мы, взяв вино и рыбу, опять отправились гулять под "Красную стену".

Река текла, и было шумно; отвесный берег — сотни футов... Высокая гора и малая луна... Вода упала, выступили камни... Как мало времени прошло — а вид неузнаваем.

Тогда я, платье подобрав, полез наверх. Ступал я по откосам и по скалам, цеплялся я за заросли густые, садился я на "тигров" и на "барсов", карабкался по "змеям" и "драконам". Взобравшись вверх к опасным ястребиным гнездам, я вниз смотрел в таинственный чертог Подводного владыки.

Да, это было место, докуда оба гостя меня не провожали.

Тогда я резко и протяжно свистнул — и всколыхнулись травы и деревья. В горах был отзвук, и в долине прозвучало эхо; поднялся ветер, воды забурлили, и у меня дыханье захватило, мне стало грустно; смутился я, мне стало страшно. Охвачен дрожью, я не мог там больше оставаться.

Вернулся я и в лодку сел. Ее пустили посреди теченья и, ей доверившись, остановились там, где лодка задержалась.

Между тем приближалась полночь. Было тихо со всех сторон. Лишь журавль одинокий вдруг над рекой пролетел с востока. Крылья круглые, как колеса, снизу черный, а сверху белый — он внезапно протяжно крикнул. Тронув лодку, на запад скрылся.

Вскоре гости ушли домой, да и я отошел ко сну. Мне какой-то даос приснился. Он в пернатой одежде реял, пролетел над Линь-гао, и — вниз! Поклонившись, оказал он так: "Как прогулка под "Красной стеной"? Хороша?"

Имя я у него спросил... он склонился — и не ответил... Впрочем, да, ведь его я знаю! Разве тот, кто минувшей ночью, мимо нас пролетая, вскрикнул, разве это не ты, мудрец? Оглянулся даос, смеясь... Я внезапно проснулся тут же, дверь открыл, посмотрел вослед... только где он, — уж не увидел.

Примечания

"тигры" и "барсы" — камни причудливой формы.

"змеи" и "драконы" — извилистые корни.

...журавль... снизу черный, а сверху белый... — по верованиям даосского фольклора, такому журавлю не менее двух тысяч лет, образ «бессмертного» даоса

Источник: "Восток (сборник первый). Литература Китая и Японии", 1935

Хуан Тинцзянь (1045-1105)

Китайский поэт и художник Хуан Тинцзянь вышел из окружения Су Ши, но создал свое направление. Его наследие включает более 1500 стихов-ши и свыше 180 цы. По его убеждению, творческие успехи определяются прежде всего широтой книжных познаний, а путь нравственного совершенствования начинается с постижения конфуцианского канона. Искусство поэта он видел в умении использовать опыт предшественников; он предлагал два метода: излагать своими словами заимствованные поэтические идеи или с помощью чужих образов и отдельных выражений передавать свои мысли и чувства. Хуан Тинцзянь объявлял