монсеньор? – их высочество положило руку на сердце. – Исключительно к вам.

Прелат оскорблённо, впрочем, совсем не искренне, вздохнул, а его глаза не изменили своего холодного выражения.

– Тогда меня весьма радует возможность донести до вас благую весть. Её светлость королева-мать и сэр Ричард сегодня убедили короля отдать Его высочество принца Дункана на воспитание под мой патронаж, как когда-то и вас, с той разницей, что влияние её величества королевы Иммеле в этот раз будет существенно ограничено.

Заметный нервный импульс дёрнул измазанную краской щёку.

– Повторите.

– Я думаю, вы прекрасно меня расслышали, ваше высочество, – приторная улыбка прелата приняла ехидное выражение.

Рука Дитя задвинула высунувшегося из-за ноги любопытного ребёнка обратно.

– Но отец вчера сказал, что передумал и Дункан останется в семье.

– А сегодня вашего приёмного отца убедили не внимать речам королевы, а послушаться голоса людей поумнее.

– Голоса разума или Петры, которая смотрит вам в рот?

– Так случилось, что именно я, а не Иммеле – проводник Божьей воли, и Бог хочет взять шефство над маленьким принцем. И, хвала Ему, я смог убедить в этом и короля, – прелат вытянул губы трубочкой и чуть заметно поклонился притаившемуся за ногой Гарпии ребёнку. – И подобного рода решению я не удивлён, так как её светлость Петра уже давно весьма однозначно высказала своё мнение, что наследнику трона необходимо вырасти под влиянием скорее церкви, нежели его матери, которая научит его только весьма спорным вещам.

– А маму не хотите спросить?

– О, боюсь, в этом вопросе голос вашей матушки не будет решать ровным счётом ничего. Результат её попустительского воспитания мы все прекрасно видим.

– Это как понимать?

– Ваше высочество понимает, о чём я говорю. Вы несдержанны, дерзки, самоуверенны…

– И мои определённого рода увлечения и вкусы, надо думать, тоже никому не нравятся?

– Вы распущены. Ни для кого в вашей семье это уже давно не секрет.

Дитя хмыкнуло, с вызовом глядя в белёсые глаза прелата.

– Помню одного священника, которого это когда-то совсем не смущало.

– Не понимаю, о чём вы.

– Забавная вещь «Четырёхлистник», правда, монсеньор? Его догмы не только трактуются в зависимости от момента и цели, но и забываются, когда это выгодно.

– По-прежнему не возьму в толк, о чём вы говорите.

– А иногда они и вовсе позволяют прикинуться идиотом.

– Вы расстроены решением короля, я понимаю. Но такова жизнь, не всегда в ней всё бывает так, как этого хотите вы.

– Пожалуй, даже слишком часто. И почему-то каждый раз рядом оказываетесь именно вы. Отец!

Дитя с силой оттолкнуло двери тронного зала и, забыв о боли в бедре и хромоте, ворвалось внутрь.

– Отец, какого чёрта?!

– …И я буду рад, если ваши солдаты, Адарих, обеспечат безопасность во время моей коронации и пира… Ройс? Какого?.. Кто дал тебе право врываться сюда?

– Почему этот придурок решил, что мой брат теперь его собственность?

– Ройс?.. Как ты?.. Прошу прощения, преподобный монсеньор, – король поспешил извиниться перед бесшумно проскользнувшим вслед за Дитя священником. – Ройс, уйди!

– Посмотрю, как ты меня выведешь!

– Я позову охрану!

– Позови хоть два десятка стражников, и у твоих ног останется лежать два десятка голов! Ты меня знаешь – я могу.

Присутствующие в тронном зале оторопело переглянулись.

– Может быть, нам следует оставить вас? – осторожно спросил сэр Виллем, нарушив неловкое молчание между отцом и его приёмным ребёнком.

– Пожалуй, – раздражённо ответил король, разрешая ненужным свидетелям покинуть тронный зал, однако Дитя не стало дожидаться момента, когда за спиной Теймо закроются двери.

– Ты разрешил этому святоше взять под свой патронаж моего брата. Какого чёрта?!

– Прекрати чертыхаться, я тебя прошу! – прикрикнул на Дитя король и вместе с преподобным отцом осенил себя знаком Четырёхлистника. – И прекрати выражаться! Ты не в кабаке! Монсеньор, прошу прощения. Как я полагаю, моё дитя снова проводило досуг среди винных бочек, судя по запаху, раз совсем разучилось держать язык за зубами!

– О, ваше величество, я ничуть не оскорблён, – поспешил напустить себя вид святой простоты и невинности прелат. – Я сразу это понял. Их высочество не совсем держит данное королеве Иммеле обещание больше не пить. Что поделать? Такая нынче молодёжь. Но я понимаю гнев их высочества. Они хотели обучить брата бою на мечах, а теперь узнали, что малыш Дункан разделит тихую юдоль учеников Конвилактории. Их высочество обижено и расстроено. Юношеский максимализм, но это скоро пройдёт.

– Их высочество не обижено и не расстроено, – возразило Дитя. – Я хочу, чтобы вы держались подальше от Дункана!

– И как же лично вы намерены этому поспособствовать?

– Научу его держать маленький удобный ножик, который легко спрятать в ладони. И вообще уйдите, мне нужно поговорить с отцом!

– Ройс, он останется, а ты замолчишь, – снова осадил Дитя король. – Здесь твоё мнение никому не нужно.

– Отец, опомнись! Он использует тебя. Тебя вообще всё здесь используют, а ты будто не видишь!

– Прекрати сейчас же! Решение о Дункане принял только я.

– С подачи Петры и Ричарда.

– Нет. Это было только моё решение, и не тебе меня судить, и вообще какое право ты имеешь мне перечить?! Помяни моё слово, Ройс, когда-нибудь моё терпение лопнет, и я отниму у тебя доспехи и отправлю в какой-нибудь захолустный монастырь в Приграничье, чтобы твоя голова немного остыла среди монашеского быта.

– Там был монастырь, отец, и наш святой прелат сжёг его вместе с городом и монахами.

Король сжал кулаки.

– Среди Рассыпанных Бус есть множество монастырей, и каждый из них примет тебя с распростёртыми объятиями. Слышал, там есть один, где все воспитанники дают обет молчания. Так что придержи язык, если не хочешь отправиться туда уже завтра.

– Не моя вина, что я прекрасно управляюсь языком.

– О, Ройс! Кто научил тебя этой вульгарности?

– Напомнить тебе, папа, кто рисковал жизнью у стен Паденброга, пока ты сидел в бархатном кресле в палатке за сотни метров от места битвы? Напомнить, кто выиграл бой ценой собственной крови и остался лежать среди трупов, пока не нашли? Нашёл не ты, изволь напомнить, а мама, с чьим словом теперь здесь прекратили считаться.

– Взываешь к моей совести? Тогда, может быть, тебе напомнить, Ройс, о ночи святой Маргерии?

Дитя от неожиданности вздохнуло и отступило. Чумазое лицо приняло весьма злобное выражение.

– Если бы не слово твоей матери, тебя бы уже тогда отправили в монастырь куда хуже, чем те, что находятся среди озёр, но как видишь, ты здесь, а не в келье с веригами вокруг бёдер. Так что прекрати перечить!

– Отец! – в отчаянии воскликнуло Дитя. – Прошу тебя, передумай! Ты пощадил каких-то беглецов, откуда в тебе такая жестокость к собственному сыну?

– Решение принято, и я не намерен ни менять его, ни что-то тебе объяснять.

Дитя потупило взгляд и замолчало. Прелат медленно скользнул к трону и встал напротив короля, ничуть не скрывая восторг от победы. Глядя в его холодные мёртвые глаза и на довольную плотоядную улыбку, король поймал себя на мысли, что сомневается в правильности принятого решения, но, посмотрев на уже известное при дворе своим разнузданным поведением Дитя, уже давно нуждавшееся в уроке уважения, убедился, что принял в споре правильную сторону.

– Надеюсь, на этом вопрос исчерпан? – спросил король, пытливо глядя на униженное высочество.

Дитя молча развернулось и направилось к двери.

– Ройс, погоди, – позвал Теабран. – Вернись.

– Что?

– Не говори со мной спиной.

Дитя повернулось.

– Подойди.

– У меня прекрасный слух.

– Подойди, – настоял король.

Их высочество подошло.

– Надеюсь, тебе не нужно напоминать, что скоро состоится моя коронация? – спросил король.

– Ты говоришь об этом каждый день. Я помню.

– Тогда, надеюсь, тебе не надо говорить, что я ожидаю от тебя послушания и достойного поведения? – подчеркнул король.

– За достоинством ты обратился не по адресу.

– Ты Роксбург. А значит, от тебя этого ждут.

– Я Блэйк, и мне так больше нравится.

– Я признал тебя своим ребёнком,