Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот несколько способов, с помощью которых люди преодолели свое сопротивление и приняли новую реальность:
У некоторых переключение произошло мгновенно, как прозрение. Дэвид Фигура, спортивный обозреватель из Сиракуз, был настолько несчастлив в браке, что уже почти собрался поехать в близлежащий отель, чтобы переспать со своей бывшей пассией, как вдруг понял, что вот-вот разрушит свою жизнь. «Я на самом деле заплакал, – рассказывает он. – Я начал думать: что же я скажу своему сыну, когда вернусь домой? Это был момент, когда я сказал себе, что не могу этого сделать, и повернул машину к дому». К Лизе Рэй Розенберг, пытающейся справиться с алкогольной и наркотической зависимостью, обратился ее куратор и сказал: «Посмотри себе под ноги. Посмотри, где ты находишься. И начни оттуда». «Было что-то такое в конкретике его языка, что оказало на меня сильное влияние, – рассказывает Лиза. — Вот мои ноги, обутые в эти туфли, а вот пол, на котором я стою». С тех пор она не употребляла ни наркотиков, ни алкоголя.
Для других принятие приходит в форме вычисления в уме. Когда я впервые узнал, что у меня злокачественная опухоль в левой бедренной кости, я быстро придумал формулу, отчасти чтобы успокоиться: я потеряю конечность, год или жизнь. Карен Петерсон-Матчинга, модель и ясновидящая из Калифорнии, сделала то же самое, когда ей позвонили по телефону, чтобы сообщить, что ее муж, художник-постановщик, упал с лестницы на съемочной площадке.
– Он жив? – спросила она продюсера.
– Да.
– Он может пошевелить пальцами ног?
– Да.
– Он может пошевелить пальцами рук?
– Да.
– Хорошо, я смогу это пережить.
Психологи называют это негативной визуализацией, когда вы представляете худшие сценарии для того, чтобы принять ужасную ситуацию, в которой вы оказались. В своей книге Option B (Шерил Сэндберг, Адам Грант. План Б. Альпина Паблишер, 2018) Шерил Сэндберг рассказывает, что после внезапной смерти ее мужа, Дэйва Голдберга, Адам Грант задал ей вопрос, может ли она представить худшие обстоятельства. «Еще хуже? – спросила она. – Ты что, издеваешься? Что может быть хуже того, что произошло?» И вот его ответ: «У Дэйва могла начаться такая же сердечная аритмия, пока он вез домой ваших детей». Сэндберг говорит, что сочла его ответ полезным для переосмысления сложившейся ситуации.
Лоретта Пархэм, с которой мы кратко познакомились в Главе 2, рассказала мне, что, когда ее дочь Лея погибла в автокатастрофе через несколько минут после того, как покинула дом Лоретты в Атланте (старшая дочь, также находившаяся в машине, была ранена, но выжила), Лоретте было трудно принять то, что говорила ей полиция. «Я сказала им: “Нет, нет, нет. Только не моя Лея!’’» Лоретта настояла на том, чтобы пойти в морг. «Совершить этот поход мне помогли две вещи, – продолжает она. – Я могла быть благодарна за то, что, во‑первых, младшей дочери Лии не оказалось в машине, а во‑вторых, что Лия не лежала в больнице и не умирала в полном одиночестве. Она умерла мгновенно, и это меня очень утешало».
Даже людям, чья жизнь меняется к лучшему, иногда бывает трудно эти изменения принять. Когда Карл Басс узнал, что ему собираются предложить должность генерального директора Autodesk, он «пять дней прятался в ванной». «Я подумал: “Это не для меня. Я не хочу этим заниматься. У меня недостаточно навыков для этого”». После того как Кэрол Берц, адвокат из Чаттануги, штат Теннесси, под давлением своих сторонников баллотировалась в городской совет и была избрана, она была крайне подавлена. «Как и многие женщины, я страдаю синдромом самозванца», – рассказывает Кэрол. Как она с этим справилась? Ее ответ был таким же, как и у Карла Басса: «Надеюсь, я никогда не перестану по этому поводу переживать. Это заставило меня работать усерднее и узнавать больше, чем все остальные».
Принятие сложно именно потому, что оно связано с необходимостью подвести черту, чего мы обычно делать не хотим, и войти в ту область, в которую мы, как правило, вступать не желаем. Но это также трудно и по другой причине: принятие никогда не происходит изолированно. Это часть более обширного сонма эмоций, заставляющего нас чувствовать себя инертными во времена перемен.
Единственное, чего нам нужно бояться
Всем, с кем беседовал, я задавал один и тот же вопрос: «С какой самой сильной эмоцией вы боролись во время трансформации?» Ответы отличались большим разнообразием. У 27 процентов наиболее популярной реакцией был страх, за ним следовали печаль (у 19 процентов) и стыд (у 15 процентов). Также в список вошли чувство вины, гнев и одиночество.
Затем я спросил, как люди справлялись с этими эмоциями или преодолевали их. Ответы были практичными, трогательными и весьма изобретательными.
Вне всяких сомнений, страх терроризирует людей и парализует их нерешительностью. Фрейди Рейсс рассказала мне, что после 15 лет жизни со своим жестоким мужем, когда она наконец сбежала от него со своими детьми, ее охватил страх. «Это не было боязнью неудачи, – говорит она. – Это был страх перед неизвестностью. Я просто не понимала этого мира, а теперь мне было необходимо растить в нем двоих детей». Вдобавок к этому у нее диагностировали рак груди. «Когда я попала в больницу на операцию, меня попросили перечислить моих ближайших родственников. “Могу я назвать свою 11-летнюю дочь?” – спросила я. – “Нет, это должен быть кто-то из взрослых”, – ответили они. Именно тогда я поняла, что у меня нет ни одного человека, который помог бы мне в кризисной ситуации».
По своей сути страх – эмоция положительная. Страх вызывает ряд физических реакций (учащенное сердцебиение, покраснение кожи, выброс адреналина), помогающих нам избежать опасности. Столкнувшись лицом к лицу со львом, мы сразу понимаем, что должны сражаться или бежать. «Страх – это хорошо, – говорит сценарист Стивен Прессфилд. – Страх – это индикатор. Страх подсказывает, что нам нужно делать».
Но не все пугающие ситуации столь же очевидны, как взгляд в глаза 400-фунтовому хищнику. Многие из них связаны с эмоциональной адаптацией, финансовой неуверенностью или просто страхом перед тяжелым испытанием без гарантии успеха. Во время трансформации страх нарастает именно