лестницу и ринулся вниз по ступенькам. Восемнадцать маршей промелькнули как жуткий сон — и вот он уже шагает по чисто вымытому мрамору вестибюля. Пока лейтенант соображал, что к чему, Андрей уже вставил золотой прямоугольник в прорезь на банкомате, набрал код из чётырёх цифр, а затем ввёл требуемую сумму. Банкомат замер на секунду, а потом выкинул ровным веером сотню светло-зелёных банкнот, одна к одной. Лейтенант осмысливал увиденное, не понимая, зачем его подопечному понадобилось снимать столько денег сразу. Андрей невозмутимо сложил банкноты пополам и сунул во внутренний карман. Затем повернулся к лейтенанту.

— Не смею вас задерживать. Передавайте привет Виктору Степановичу! — И, не дожидаясь ответа, направился к лифту. Лейтенант провожал его испытующим взглядом, словно хотел броситься вдогонку. Когда створки лифта уже закрывались, он крикнул:

— Завтра в девять!

Андрей машинально кивнул в ответ, но лейтенант этого уже не видел.

Зайдя в номер, бросился ничком на кровать и несколько минут лежал с закрытыми глазами, стараясь расслабиться. Но расслабиться никак не удавалось. Тогда он рывком поднялся, вытряхнул содержимое сумки на покрывало, выбрал спортивные брюки, утеплённую ветровку и быстро переоделся. Через пять минут он уже выходил из вестибюля пансионата — на нём были белые кожаные кроссовки, чёрные спортивные брюки, синяя ветровка с капюшоном и спортивная шапочка. Что ещё нужно человеку для полного счастья? Он посмотрел на часы, сделал два глубоких вдоха и сразу от крыльца побежал по плавно изгибающейся дороге — мимо неподвижных деревьев, прочь от многоэтажки — всё равно куда, лишь бы освободиться от гнетущих мыслей, всей грудью вдыхать чистый холодный воздух и чувствовать, как разогревается тело и по жилам струится горячая кровь. Хороший интенсивный кросс — вот чего ему недоставало! А после кросса — энергичная разминка, растяжка ног и спины, отжимания на кулаках, дыхательная гимнастика, ката и, под занавес, — хикон кумите. На всё это ушло полтора часа — получилась хорошая полноценная тренировка, достаточная для того, чтобы как следует взбодриться и сбросить сонную одурь.

Андрей понимал, что вся борьба ещё впереди. Смерти он не боялся и жизнью не дорожил — в этом было его преимущество. Это был хладнокровный игрок, с точностью автомата просчитывающий варианты и безошибочно выбирающий оптимальное решение там, где другой в ужасе закрывает глаза. Эмоции и сантименты его не задевали. Словно бесплотный дух, он всё видел, всё понимал и ничему при этом не удивлялся. А когда наступала решительная минута, бросался на врага и уничтожал его — истово и безжалостно, не испытывая ни радости, ни огорчения, ни страха, ни упоения — лишь видел перед собой цель, которую разрушал с неумолимостью хорошо отлаженной боевой машины.

Вернувшись в номер, Андрей снял мокрую одежду и тридцать минут качался на продольном и поперечном шпагате, доставал колени подбородком и принимал немыслимые для нормального человека позы. На сорок первом году жизни приходилось уделять суставам повышенное внимание. В противном случае вся техника ударов ногами будет смазанной. Никаких «урамаваши-гери», никаких «йоко» и никаких «уширо» — удары будут неточными и неэффективными. Чтобы этого не произошло, Андрей гонял себя до седьмого пота, до потемнения в глазах, потому что раз и навсегда усвоил нехитрую истину, высказанную непобедимым Суворовым ещё два века назад: тяжело в ученье — легко в бою.

Покончив с растяжками, он выпил литр апельсинового сока, принял горячий душ и со спокойной совестью улёгся в кровать. Дневной сон — дивная вещь! Освежает необыкновенно. Придаёт сил и решимости жить дальше. Андрей проспал почти три часа, а затем, пробудившись, лежал с закрытыми глазами и слушал тишину. Лениво текли мысли, ничего не хотелось, ни о чём не думалось. Где-то в глубине сознания звучал речитатив: «На свете счастья нет, а есть покой и воля…» И следовал неизбежный вывод: предельное состояние покоя — это смерть. Следовательно, в смерти заключено высшее блаженство, совершенный покой и абсолютная свобода! В который раз Андрей ловил себя на мысли о смерти. «Приди ко мне, зачем же не теперь?.. Ворвись отравленным снарядом. Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит, иль отрави тифозным чадом…» Кто это написал? Кажется, Цветаева. А может, Ахматова… К чёрту стихи и меланхолию! Андрей рывком поднялся с постели. О смерти ему ещё рано думать. И уж если уходить из жизни, то не просто так. Для начала он кое-кого изрядно пощиплет. Он ещё точно не знал — кого он будет щипать. Но руки чесались определённо. «Погодите, скоро доберусь до вас всех!» — Андрей погрозил кулаком темноте за окном.

Уже наступил вечер, часы показывали половину восьмого. «Не мешало бы перекусить», — мелькнула совсем не философская мысль. У него на руках было ровно сто тысяч рублей, да на карте четыреста, и ещё около восьми тысяч долларов стодолларовыми купюрами. Эрмитаж он за эти деньги не купит, но на скромный ужин должно хватить. Андрей быстро оделся и отправился на поиски какой-нибудь закусочной.

Второй этаж. Вполне приличный бар, ночная дискотека с мигалками и цветными стёклами под ногами и над головой, сауна с финским паром — все удовольствия наличествовали. Приблизившись к стойке, Андрей взгромоздился на высокий крутящийся табурет и бросил небрежно:

— Коктейль мне сваргань. Молочный…

Бармен слегка удивился, но не подал вида. Бармен из Иркутска обязательно бы рожу скривил, а этот ничего, даже подмигнул левым глазом, я, мол, всё понимаю: пейте молоко со сливками, и всё у вас будет замечательно! Андрей расплатился и, взяв длинный стакан с молочной пеной, понёс его прочь, в таинственную темноту. В глубине зала было сумрачно, играла приглушённая музыка, слышались какие-то шёпоты и вздохи. Ничего агрессивного или враждебного. Агрессию Андрей чувствовал безошибочно, она витала в воздухе, сквозила во взглядах, выдавала себя тысячью едва приметных деталей. Но в этом затемнённом зале всё был тихо и в высшей степени пристойно.

Откуда-то из темноты вынырнула рослая дебелая девица в короткой юбочке и с томным взглядом.

— Мужчина, не угостите сигареткой?

Отчего же нет? Андрей сделал широкий жест.

— Садись!

Завязался разговор. Андрей лениво спрашивал девицу, как её зовут, да сколько ей лет, откуда она родом и сколько зарабатывает за месяц напряженного труда. Та заметно смущалась, но всё же отвечала и даже не выказывала неудовольствия. В родном Иркутске Андрея давно бы уже послали по известному адресу, а эта сидит, терпеливо объясняет, что и как, или молчит, когда уж совсем не хочет говорить. Андрей оценил её деликатность и в очередной раз пожалел, что родился не в Петербурге, а в полудикой заснеженной Сибири.