Мазур, припав к земле, затаил дыхание, машинально оглянулсяна небо – увериться, что солнечный лучик не блеснет ослепительным зайчиком нафиолетовых линзах...

Сначала из тайги комочками выкатились собаки – снежно-белаяи черная с белыми пятнами. Точно, лайки, совсем небольшенькие, – хорошаялайка прямо-таки миниатюрна, чтобы ее при нужде можно было упрятать в заплечныймешок и таскать по тайге, не особенно напрягаясь.

Обеих держал на длинных сворках невысокий человечек вбрезентовой куртке и черных штанах, с темной повязкой на голове, самую малостьнапоминавшей чалму. Два километра – не столь уж большое расстояние для двадцатикратногобинокля, и Мазур легко рассмотрел, что лицо у человечка, несомненно, азиатское,морщинистое, с раскосыми глазами и плоским носом. Эвенк или другой таежныйабориген. А это уже хуже...

Лайки резво пронеслись по траве и остановились там, где начиналиськочки. Растерянно заметались, поднимая брызги, – до Мазура долетал ихзвонкий, как колокольчик, обиженный лай. С первого взгляда было ясно, что онипотеряли след. Судя по поведению эвенка – для простоты будем считать егоэвенком, – он сообразил это даже раньше Мазура. Насколько удалось понятьпо жестам, прикрикнул на собак, заставив их сесть, вытащил трубочку и задымил,присев на корточки, философским и напрочь отрешенным от всего сущего пустымвзором каменной бабы глядя на равнину. Вновь показалось, что они встретилисьглазами, – но Мазур пересилил себя и бинокль не опустил. Голова толстякане шелохнулась, застыл, как увидевшая сову белка.

Из тайги цепочкой стали выходить люди в камуфляжныхкомбинезонах, и высоких черных ботинках. Мазур насчитал восемь. Пятеро сохотничьими ружьями, у остальных висят на плече короткие автоматы – ну да бареи оберегающая челядь... Все восемь были в густых накомарниках, Мазур не виделлиц. У одного из автоматчиков за спиной – весьма объемистый зеленый рюкзак,похоже, «абалаковский». Несомненно, та, что идет третьей, – женщина, подвижениям видно, по пластике. А вот опознать среди охотничков Прохора Мазур несмог, как ни пытался. Не так уж долго они общались, сидящий за столом человеквыглядит совсем иначе, нежели шагающий...

А шагали они все не быстро, но и не медленно, в хорошем ивыгодном ритме опытных таежных ходоков, все восемь. Ничуть не спешили, новыгляделин е о т в р а т и м о, каксудьба. Сбились в кучку вокруг эвенка, – а тот что-то объяснял, помогаясебе скупыми жестами, тыча пальцем на равнину. И никаких тебе приборов на шее,ничего похожего – значит, всех «клопов» удалось вывести, и то достижение...Правда, остаются собаки. И их клятый вожатый... Они, похоже, совещались –спокойно, без дерганой жестикуляции, как люди, столкнувшиеся с досадным, но, вобщем, ничуть не удивившим препятствием. Очередная уловка бегущей от охотниковлисы, следует принимать, как должное... Оттого-то они Мазуру и не нравились:потому что были собранными, опытными, хваткими...

Эвенк прошелся на корточках вдоль кромки сухой земли, то идело приседал вовсе уж низко, один раз и вообще лег, чуть ли не тыкаясь носом втраву. Мазур даже засмотрелся. И понял, что этого таежного Чингачгука, кровь износу, нужно исхитриться и прикончить как можно быстрее. Он видел, как маленькийи узкоглазый таежный человек, уже ступив меж кочек, после совсем недолгихрысканий прошел метров пять, почти в точности повторяя путь беглецов...

Куперовские индейцы, непревзойденные следопыты, ничуть невыдуманы. Как и австралийские «черные следопыты», аборигены, вторую сотню летработающие с полицией. Все правда – народы, ведущие до сих пор почтипервобытную жизнь, способны узреть невидимые приметы и взять след там, гдеостановится в растерянности городской человек, будь он опытным охотником... илипрошедшим нелюдскую подготовочку командосом. Неважно в джунглях происходитдело, в австралийском вельде или в глухих азиатских лесах. Самый лучшийкомандос – пришелец здесь. А этот узкоглазый – ч а с т ьокружающего мира, как длиннющая череда его дедов и прапрадедов. Как ни засыпайтабачком следы, он пройдет там, где собьется собака...

Мазур повел биноклем. Пора и восвояси – охотники ужедвинулись гуськом по кочкам...

Словно беззвучный взрыв! Это толстяк, не выдержав, взмыл изямы, осыпанный тучей брызг, сверкнувших радугами в косых лучах заходящегосолнца, кинулся бежать – слепо, в паническом ужасе забирая влево.

Цепочка моментально развернулась шеренгой. Выстрел. Ещеодин. Толстяк повалился лицом вперед, разбрызгивая воду, но тут же вскочил,видимо, всего лишь поскользнулся, понесся дальше неуклюжими прыжками. Справа отнего взлетел сноп водяных брызг, перемешанный с обрывками травы. И еще раз. Иочень похоже, что это намеренный промах, забавы ради...

Вопль донесся даже до Мазура, лежавшего за стволом кедракилометрах в двух. Подхлестнутый ужасом, толстяк мчался, пересекая равнинунаискосок, как-то ухитряясь ни разу не споткнуться...

Охотник с женской пластикой движений медленно вел за нимстволом, несомненно, все это время держа на прицеле. Остальные опустили ружья,Видимо, четко было оговорено, чья очередь бить по бегущему зайцу...

Выстрел. Толстяк дернулся вперед, медленно взмахнул руками ирухнул лицом вниз. Повесив бинокль на шею, Мазур, не глядя, протянул руку,подхватил охапку свеженарезанных палок и, прижимаясь к земле, стал отползатьпо-рачьи. Пора и честь знать. Теперь окончательно убедился, что происходит сугодившим на прицел...

Когда вершина откоса скрыла от него равнину, он поднялся наноги, покрепче зажал в руках палки и побежал вперед – размеренно, экономно ирасчетливо выдыхая воздух. Он был уже не тот, что лет пятнадцать назад, но всеже оставался неплохой машиной, не проржавевшей, не скрипящей, способной еще намелкие рекорды...

Черная извилистая лента на пути – гадюка. Она не успелаподнять голову – Мазур на бегу поддел змею палкой, коротко дернул запястьем, игадюка улетела в чащобу, свившись в кольцо. Надо было ее прихватить с собой, ноне хотелось сбиваться с ритма, авось, еще одна попадется...

Едва слышным шепотом он повторял, как заведенный, какиспортившийся граммофон:

Гроб на лафет —

он ушел в лихой поход!

Гроб на лафет —

пушка медленно ползет!

Гроб на лафет —

все мы ляжем тут костьми!

Гроб на лафет —

и барабан греми!

Слова тут не имели никакого значения – лишь бы ложились нанезамысловатый ритм. Хоть детская считалочка, хоть вирши Гомера, хотьмитинговые призывы в честь одиннадцатого года перестройки... Бесконечнымповторением короткого стишка Мазур вгонял себя в некое подобие транса, совмещаякаждую строчку с выдохом, с движениями рук и ног – и чувствовал, как головастановится бездумной, пустой, как тело движется в тупом механическом ритме,несется меж деревьев словно бы само по себе, сопровождаемое плывущим на некоторомотдалении невесомым облачком из остатков сознания...