Декс. Обрывки газеты[37]

Лэйси исчезла.

Лэйси исчезла, и я осталась одна.

Лэйси никогда не уехала бы без меня, но она уехала. Оставила меня один на один с остальными.

С тем, что я натворила.

Если бы я занималась сексом (или если бы сексом занимались со мной, как я предпочитала думать, избегая более точных определений), я бы знала. Вот что я себе говорила и чему пыталась верить. Что бы ни провалилось в черную дыру памяти, но точно не это. Зато все остальное провалилось. Все, о чем шептались вокруг. Девчонка, которая разорвала на себе рубашку и танцевала на столе. Девчонка, которая щупала парней сквозь джинсы и изрыгала непристойности вроде «твердый как скала» и «воткни его в меня», которая говорила «член», «киска» и «полижи мою щелку».

Удивительно, что я оказалась способна на такое. У нас в подвале хранилась коробка с фигурными детальками от разных пазлов, которые совершенно не подходили друг к другу. Это я и есть. Портрет работы Пикассо. Хаотичный набор элементов.

Лэйси знала бы, как расставить их по местам. Лэйси дала мне имя. Лэйси дала мне определение: вот кто ты, вот кем ты должна быть.

Она бы знала, но она исчезла.

Если бы не Лэйси, я не пошла бы на вечеринку; если бы не Лэйси, я не разозлилась бы и не напилась; если бы не Лэйси, я бы убереглась. Осталась невидимкой.

Я ее ненавидела. И любила. Я не хотела ее видеть и в то же время мечтала о ее возвращении. Так я теперь и жила: меж двух огней. Пытаясь найти баланс.

Я окопалась у себя в комнате. На безопасной территории. Моя комната: четыре с половиной на четыре метра, бежевая от пола до потолка. Полутораспальная кровать и белье с Шарлоттой-земляничкой: с точки зрения моей матери, постельное белье стоит немалых денег, а «слишком детское» – это всего лишь вопрос вкуса. Окна со ставнями, после полудня пропускавшими полоски света, и большое, в полный рост, мутное зеркало, где все напоминало о Лэйси: заткнутые за раму мятые открытки из Парижа, Калифорнии, Стамбула, написанные давно умершими людьми и выуженные из коробок на дворовых распродажах; глубокомысленные правила глубоких мыслителей, которые Лэйси вывела безжалостным черным маркером; вырезка с Куртом (чтобы угодить Лэйси) в бабушкиной вязаной кофте, гармонирующей с цветом его глаз, и на самом почетном месте – фотоколлаж Декс-и-Лэйси, не запечатлевший ни одного важного момента, потому что таковые мы переживали наедине друг с другом и снимать нас было некому. Письменный стол из ДСП со светящимися в темноте наклейками-звездочками, которые я отскребала три года, но так и не смогла отодрать. Стопки книг до потолка, прислоненные к бежевым обоям; извлечение из стопки нужного тома превращалось в целое приключение с восхождением, спуском или аккуратным вытягиванием книжки из середины стопки – дженга[38] для великанов. В углу – небольшой прямоугольный стол с аккуратно разложенными на нем контрольными работами (неудачными) и табелем с оценками («неудовлетворительно»), а под ними – сохраненные для некоего воображаемого позорного памятного альбома два выпуска местной газеты, один – с письмом редактору, где рассказывалась история «извращенки», вырубившейся после отвязной вечеринки, другой – воскресный выпуск с передовицей, автор которой укрылся за анонимным, но всеведущим «мы»: «мы полагаем, что девушки в этом городе отбились от рук», «мы полагаем, что современная музыка, телевидение, наркотики, секс, атеизм и ценности хиппи разлагают нашу молодежь», «мы полагаем, что девица виновна не меньше, чем ее нездоровое окружение и чересчур снисходительные родители», «мы не можем ее винить», но «мы не можем позволить оправдывать ее», из чего следовало, что «она должна послужить нам символом и предостережением» и «мы, жители Батл-Крика, родители, учителя, прихожане и благонамеренная общественность, должны сделать все от нас зависящее».

Я позвонила ей среди ночи, когда родители уснули. Безрезультатно. Нет, сказала ее мать, она не знает, где Лэйси. Нет, не надо больше сюда звонить.

Моя мать постоянно злилась. Не на меня, говорила она. Или не только на меня.

– Мне все равно, что болтают, – сказал папа, встав в дверях моей комнаты несколько дней спустя, и я могу ошибаться, но раньше он никогда не стоял так, словно дрессировщик на входе в клетку, настороженно ожидая, не шевельнется ли дикий зверь. – Ты всегда будешь хорошей девочкой. Может, без Лэйси… все образуется.

Без Лэйси я не способна быть диким зверем, вот что он хотел сказать. Когда у меня была Лэйси, она отчасти была и у него, и он больше любил меня за те качества, которые она видела во мне. Теперь, когда она уехала, он надеялся, что я стану прежней. Хорошей девочкой, его хорошей девочкой, скучной, но приличной. Приличной, но скучной. Он должен был этого хотеть.

Теперь мы стали полными противоположностями.

Ночами я пыталась мечтать о нашей жизни в Сиэтле, но у меня не получалось. Сиэтл стал призраком, а Лэйси – героиней одной из моих книжек. Я слушала Nirvana и выискивала в текстах песен зашифрованные сообщения. Я ждала; я плакала. Я не вспоминала вечеринку не вспоминала вечеринку не вспоминала вечеринку.

Я пыталась не утонуть. Иногда мне удавалось всплыть на поверхность и сделать глоток воздуха из книги; пока я читала, я могла дышать.

Лэйси не одобряла чтения, которое, по ее словам, нас не стоило. Мы должны проводить время за развивающими ум занятиями, говорила она. Наша миссия, и мы обязаны ее принять, – исследование природы вещей. Основ. Вместе мы штудировали Ницше и Канта, делая вид, что всё понимаем, а иногда почти понимая. Мы читали вслух Беккета и ждали Годо[39]. Лэйси выучила наизусть первые шесть строф «Вопля» и любила оглушительно декламировать их над озером, так чтобы голос летел по ветру. «Я видел, как лучшие умы моего поколения пали жертвой безумия…»[40] – орала она, а потом объясняла мне, что Аллен Гинзберг – самый старый из всех мужиков, которых она хотела бы трахнуть. Я ради нее выучила начало и заключительные строки «Полых людей» и шептала их про себя, когда опускалась тьма:

Вот так кончится мир.

Вот так кончится мир.

Вот так кончится мир[41].

Звучало как обещание.

Без Лэйси я покатилась вниз. Слушала Мег Мюррей, прокрадывалась в гардеробную и зарывалась лицом в мех Аслана. Вытирала пыль и зажигала огонь в Ходячем замке; с помощью полуволшебства превращалась в полуневидимку, пила чай с Болванщиком, сражалась с