– Декс.

– Ага. Как скажешь. Это была вроде как моя вечеринка. Ясно? Поэтому я чувствую ответственность за то, как она кончилась. Ответственность за тебя.

– Ты имеешь в виду, за то, что вы бросили меня на заднем дворе, как мешок с мусором?

– Ты сама хотела, чтобы тебя вывели на улицу. Прямо-таки требовала. Помнишь?

Я пожала плечами.

Она подалась вперед:

– Постой-ка, ты не помнишь? Господи боже, так ты была в абсолютной отключке!

Вот что я помнила. Каково это, хотеть прикосновений и хотеть прикасаться самой. Хотеть, желать. Каково танцевать, двигаться. Жар и покалывание, огонь. Меня ужасало, что это сидит внутри меня. Что внутри меня есть другой человек.

– Хочешь, я восполню пробелы? – предложила Никки.

Я не собиралась принимать вообще никакую помощь. Только не от нее.

Это была ее вечеринка. Ее ответственность. Если бы она не восстановила мою мать против Лэйси, мы с Лэйси никогда не поссорились бы. Ей не пришлось бы замышлять и планировать месть. Мы не поругались бы на вечеринке. Нас бы там вообще не было. Лэйси не исчезла бы. А я бы не осталась одна.

– Дело прошлое, – сказала я. – Пусть люди думают, что угодно.

– Тот охранник мог напороться на любого из нас, – возразила Никки. – Не думай, что мы не понимаем. У тебя куда больше друзей, чем тебе кажется.

– Друзей мне хватает.

Она фыркнула:

– Сдается мне, подруга у тебя всего одна. Ты хоть знаешь, куда она уехала? И когда вернется?

– А тебе-то что?

– Поверь, мне все равно. Но раз уж ты пока осталась без подруги, приходи в выходные к нам. Мама замутила какую-то идиотскую вечеринку у бассейна для дочерей и матерей, полный отстой. Тебе понравится.

– Я скорее воткну себе в глаз раскаленный нож.

– Тем хуже для тебя, потому что твоя мама уже согласилась прийти.

Лэйси. Бесконечный, безымянный[44]

Я виню Иисуса. И прежде чем ты взбесишься из-за святотатства, вспомни, что с таким же успехом я могу винить и тебя.

Надо было давно уехать без тебя. Ведь я могла: машина-то есть. Сама дура, что решила подождать тебя, что считала, будто Ублюдок способен угомониться. Что я вернулась домой.

Спишем на отсутствие воображения.

* * *

«Горизонты». Так называлась та дыра. Типа, «расширяй свои». Типа, «учись видеть Христа на». Типа, «если не хочешь превратиться в зомбированного иисусика, лучше беги за».

Миновав ворота из колючей проволоки, я сразу поняла, куда попала, как только увидела блондинку с «конским хвостом» и улыбкой жертвы лоботомии в компании двух головорезов, только и ждущих шанса опробовать свой электрошокер, если я решу удрать. Я позволила Первому и Второму втолкнуть меня со связанными сзади руками внутрь и увидела главного – тоже блондина; все они там были долбаные блондины. Он велел называть его Шоном. Народ из «Горизонтов» произносил «Шон» с той же интонацией, как Шон произносил «Иисус». Этот убогий бледный тип, косивший под учителя физры, со свистком в форме креста на шее, сидел за громадным столом красного дерева, который куда красноречивее, чем хотелось бы его хозяину, свидетельствовал о размерах его члена. Только Шон обладал властью отпустить меня к тебе, не говоря уже о том, что именно от него зависели мельчайшие нюансы моей жизни в «Горизонтах»: будут ли у меня контакты с внешним миром, могу ли я просить добавку за ужином и дадут ли мне ее, дозволено ли мне мочиться в отсутствие посторонних глаз.

– Добро пожаловать в безопасный рай, – сказал он, и я спросила себя, скольких девчонок он трахнул, надеясь, что многих, поскольку такие мужики хотя бы руководствуются понятными мотивами для работы в подобном месте.

Он выдал мне справочник по «Горизонтам» и личный экземпляр Библии для подростков с парой бесполых белокурых существ, резвящихся на обложке; желтовато-белые лошадиные зубы свидетельствовали об их чистоте и единстве с Господом.

– Мы выделили тебе место на койке шесть в «Экклезиасте». Саншайн[45] отведет тебя туда. Уверен, у тебя много вопросов…

– Прежде всего, какого хрена вы мне втюхиваете, что ее зовут Саншайн?

У меня были и другие вопросы, например: неужели он в самом деле надеется меня удержать при помощи нескольких мотков колючей проволоки? и много ли Ублюдок отвалил за счастье засунуть меня в этот гребаный клоповник? и когда я смогу наконец вернуться домой? Но ухмылка ведущего телеигры на лице Шона погасла, что твоя хеллоуинская тыква.

– …Но, как ты узнаешь из справочника, ты еще не заслужила льготу задавать вопросы.

– А это что еще за хрень?

– Я знаю, что переходный процесс протекает нелегко. Поэтому я дам тебе право на речь. Но на этом послабления заканчиваются – иначе я допущу несправедливость по отношению к другим девушкам.

– Вы, видно, хотите меня запугать? – осведомилась я.

Он кивнул Саншайн и сказал:

– Один штрафной балл, – и покачал головой, что, как выяснилось позже, являлось у Шона традиционным выражением печали, потому что он испытывал боль, причиняя ее нам, и сожалел, что ради нашей пользы ему все-таки приходится нас наказывать.

Один штрафной балл означал один трудовой наряд на усмотрение куратора, а моя кураторша, мини-Муссолини по имени Хизер, не встречала туалетов, которые не требовали бы оттирания зубной щеткой. За этим занятием я и провела свое первое утро в «Горизонтах»: на коленях, склонившись над унитазом, давясь собственной рвотой, потому что не сомневалась, что Хизер и ее заставит меня убирать. Я терла; она наставляла меня в том, что я должна и чего не должна: должна любить Иисуса, должна выполнять правила, не должна решать за себя, не должна рассчитывать на личную жизнь и не должна лажать, не то пожалею.

За каждый день нелажания я буду получать льготы, а к льготам тут причисляли абсолютно всё. Разговоры с другими проживающими, свободный выход из барака, отправка писем, проведение свободного времени на улице, а не за чтением Библии, безнадзорное хождение в туалет.

– И я не хочу тратить лишнее время, дожидаясь, пока ты пописаешь, – предупредила Хизер, – поэтому давай быстрее.

Но никакие льготы не позволяли слушать любую другую музыку, кроме христианской. Льготы зарабатывались заучиванием наизусть пассажей из Библии, застиланием постели по-больничному, пресмыкательством перед куратором, публичным признанием собственных грехов и принятием Иисуса в свое сердце, написанием писем против абортов местным конгрессменам, доносами на окружающих, если те ненадолго забывались и начинали вести себя по-человечески, а не как зомби.

Мы жили в бараках, носивших названия библейских книг. Восемь девушек из «Экклезиаста» располагались на одинаковых койках. Утро отводилось для изучения Библии, день –