Бывают на часах такие пустые — при всей своей краткости,свойственной, впрочем, всем прочим и любым отрезкам времени, за исключениемтех, что предназначены вмещать в себя судьбоносные эпизоды, о чем было вамдоложено выше — часы, ну до того пустые, что стрелки, кажется, вовек непереползут с одного деления на другое: утро не наступает, день не уходит, и некончается ночь. Именно таковы были последние часы, которые Рикардо Рейс,маявшийся от бессознательного чувства вины, от нежелания показатьсянеблагодарным и безразличным, провел в отеле безвыходно. Что ж, до известнойстепени он был вознагражден за свои жертвы, когда, наливая ему суп, Рамонпроизнес слова, проникнутые такой неизбывной и смиренной скорбью, на какуюспособны одни лишь ресторанные лакеи: Стало быть, покидаете нас, сеньор доктор.Имя «Лидия» не сходило с уст Сальвадора, который беспрестанно посылал ее споручениями то туда, то сюда, отдавал и тотчас отменял приказания, немедленносменявшиеся новыми — и каждый раз пытливо всматривался в выражение лица и глаз,примечал осанку и повадку, словно надеясь увидеть затаенную тоску, следы слез,столь естественные для женщины, которая брошена и знает, что брошена. Однакосвет еще не видывал подобной безмятежности и умиротворения — Лидия казалась темредкостным существом, кто не ведает угрызений совести из-за того, что плотьоказалась слаба или продавалась по заранее расчисленному замыслу, и Сальвадордосадует на себя, что не покарал безнравственность сразу же, при первомподозрении или чуть погодя, когда она сделалась фактом общеизвестным и широкообсуждаемым повсюду, начиная с кухни и кладовых, а теперь уже поздно, постоялецсъезжает, лучше уж не копаться в этой грязи, тем паче, что и сам не без греха,то бишь, вины — ведь знал и молчал, стало быть, покрывал, стало быть —сообщник: Да жалко мне его стало, приехал из Бразилии, черт знает из какихсертанов, ни семьи у него тут, ничего, я к нему, можно сказать, по-родственномуотнесся, но вслух произносит совсем иное: Лидия, как освободится двести первый,чтоб вымыла там все сверху донизу, выскребла, вычистила, ни пылинки, нисоринки, туда вселится очень почтенное семейство из Гранады, а когда горничная,выслушав приказание, удаляется, долгим взглядом оценивает вид сзади, подуматьтолько, ведь был до сей поры честным управляющим, не путал отношения служебныеи личные, мастью своей не злоупотреблял, а теперь не отвертишься, свое возьму,так и скажу: Или уступишь, или пошла вон, но будем надеяться, что это — всего лишьсотрясение воздуха, ибо несть числа мужчинам, которые в решительный моментробеют.

В субботу перед обедом Рикардо Рейс пошел на Шиадо, нанялтам двоих носильщиков, назначил им, чтобы не возвращаться на Розмариновую улицув сопровождении этакого почетного караула, время прихода в отель. Он ждал их вномере — в одиночестве и на диване, Лидия не придет, как договорились —испытывая те же чувства, что и в тот миг, когда «Хайленд Бригэйд» отдавалшвартовы и отваливал от причальной стенки порта Рио. Грузный топот в коридоревозвестил пришествие носильщиков в сопровождении Пименты, которому на этот разне надо рвать жилы: самое большее, что от него сегодня требуется, это сделатьто же движение, что в свое время делали Рикардо Рейс и Сальвадор, видя, как он взваливаетна спину тяжеленный чемодан, да, вот этот, давай-давай, да крикнуть на лестнице«осторожно, ступеньки!» или дать совет, совершенно излишний для тех, ктопревзошел до тонкостей науку таскания тяжестей. Рикардо Рейс распрощался суправляющим, оставил щедрые чаевые для всей прислуги: Распределите, как самисочтете нужным, и Сальвадор поблагодарил, кое-кто из постояльцев улыбнулсятому, какие сердечные отношения завязываются в этом отеле, испанцев же этагармония трогает до глубины души, да и неудивительно — они-то живут вразделенной стране, да-с, такие вот на нашем полуострове контрасты. Внизу, наулице, Пимента спрашивает грузчиков, куда они направляются, а они и сами незнают, клиент адреса не сказал, один предположил, что куда-то неподалеку, другойусомнился, ну да в данном случае это совершенно неважно, поскольку Пиментазнает обоих, один из них уже приглашался в «Брагансу» для аналогичных операций,стойбище их на Шиадо, так что понадобится выяснить пункт назначения — выясним.Не поминайте лихом, вот вам, говорит Рикардо Рейс, и Пимента отвечает: Премногоблагодарен, сеньор доктор, если что — только скажите, какие бессмысленные иненужные слова, и это еще самое мягкое, что мы можем сказать о них, почти всеони, по правде говоря, проникнуты лицемерием, и прав был тот француз, которыйсчитал, что язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, а может, иие прав, есть вопросы, по поводу которых не следует лезть со скороспелымисуждениями: совсем не исключено, что слово — это лучшее, но все равно негодноесредство для неизменно обреченной на провал попытки выразить то, что мы — опятьже словом — называем «мысль». Носильщики уже знают, куда тащить чемоданы —Рикардо Рейс назвал им адрес после того, как удалился Пимента, — и теперьподнимаются по улице, шагая прямо по мостовой, чтоб просторней было, и ноша,пусть не своя, но тоже тянет не слишком, разве это груз для тех, кто привыктаскать рояли, а Рикардо Рейс идет впереди, достаточно далеко, чтобы неподумали, будто он подвизается в этой экспедиции в роли проводника, однако идостаточно близко, чтобы грузчики-носильщики не сочли себя брошенными:классовые отношения — дело очень тонкое, сохранение социального мира требуеттакта, душевной чуткости, одним словом — психологической проницательности, хотя,как видите, одним словом тут не обойтись. На полпути грузчикам пришлось сойти смостовой, и они воспользовались этим, чтобы передохнуть, пропуская вереницутрамвайных вагончиков, заполненных белобрысыми розовощекими людьми — немецкимиэкскурсантами, активистами Германского Трудового Фронта, одетыми чуть ли не всекак один на баварский манер: короткие штаны на подтяжках, рубашка, шляпа сузкими полями, и все это выставлено на всеобщее обозрение, потому что вагоны побольшей части — открытые, этакие платформы на колесах, беззащитные переддождем, ибо мало проку от брезентовых полосатых тентов, и что только подумают онашей португальской цивилизации расово чистые арийские трудящиеся, да, вотименно — что думают они в этот самый миг о мрачных и угрюмых прохожих,остановившихся, чтобы взглянуть на них, об этом вот смуглом господине в светломплаще, об этих двоих небритых, оборванных и грязных — они снова взваливают своюкладь на плечо и трогаются вверх по улице, вот и проехали последние вагончики,числом двадцать три, если у кого хватило терпения их пересчитать, понаправлению к Башне Бел ем, к монастырю иеронимитов и к прочим лиссабонскимдостопримечательностям.

Грузчики понуро пересекли площадь, посреди которой стоитстатуя эпического поэта, — понуро, оттого что груз пригибает их земле, понуробрел за ними Рикардо Рейс — понуро, оттого что стыдно ему было идти налегке,руки в брюки, жаль, что не вывез из Бразилии попугая, а может, и хорошо, что невывез, — все равно бы не хватило у него духу шагать по этим улочкам, неся вруке клетку с глупой тварью, а она бы верещала тевтонам в тон, гортанно икартаво, такой вот ара-ариец. Почти дошли. В глубине этой улицы уже виднеютсяпальмы Санта-Катарины, из-за гор на другом берегу реки выглядывают, точнотучные женщины из окошка, грузные тучи — и, услышав такое сравнение, РикардоРейс только пренебрежительно пожал бы плечами, ибо в его поэтическом мире тучпочти что и не существует — разве что мимолетное белое облачко, а если дождьльет с нахмурившегося неба, то это оттого, что аполлон скрыл свой лик. Вотподъезд моего дома, вот ключ и лестница, первый пролет, площадка, второй, принашем появлении не распахнулись окна, не отворились двери, похоже, что здесьпоселились самые нелюбопытные люди в Лиссабоне, впрочем, они, может быть,подсматривают в щелочки, посверкивают глазом в скважине, ну, вот мы и входим,распределив усилия, вносим два маленьких чемодана и один большой, платимоговоренные деньги, даем, как полагается, сверху, на чай, чувствуем, как шибаетв нос сильный запах пота: Если чего надо будет, знаете, где нас найти, мывсегда там, и слова эти произнесены так твердо, что Рикардо Рейс несомневается, что найдет грузчиков на площади Шиадо, но не ответил: А я -всегдаздесь, человек, учась, выучивается среди прочего и понимать, что все рано илипоздно кончается, а «всегда» — прежде всего остального. Грузчики протопали внизпо лестнице. Рикардо Рейс закрыл дверь. Потом, не зажигая света, обошел всюквартиру, слушая, как гулко отдаются его шаги по незаселенному ковром полу, какотзывается им пустое нутро шкафов и буфетов, пропахших давним запахомнафталина, выстеленных шелковой бумагой, как подрагивает пух в углах, какпостанывают канализационные трубы, когда снижается в сифонах уровень воды.Рикардо Рейс отвернул краны, дернул раз и другой цепочку слива, дом ненадолгонаполнился новыми шумами — журчанием воды, кряхтением кранов, постукиваниемсчетчика — и замер вновь. На задах дома — дворик, сохнущая на веревке одежда,грядки с пепельно-серыми кустиками, бетонные резервуары, собачья будка,крольчатник и курятник, где копошится потенциальная крольчатина и курятина, иРикардо Рейс задумался над неисповедимыми путями семантики: один лишь суффикс —и вместо помещения получаем блюдо. Он вернулся в гостиную, поглядел черезнемытое окно на пустую улицу, на хмурое небо — да, вот он, мертвенно-бледный насвинцовом фоне туч, беззвучно ревущий Адамастор, какие-то люди разглядываюткорабли, время от времени задирая головы к небу поглядеть, нет ли дождя, двоестариков все на той же скамейке ведут беседу, и Рикардо Рейс улыбнулся: Славнополучилось, они так заговорились, что даже не заметили новосела, и испыталстранное удовлетворение, словно удалась невинная и веселая шутка, получилсядружеский розыгрыш — это у него-то, к подобным затеям совсем не склонного.Спохватившись, что все еще стоит в плаще, как будто, едва успев войти, ужесобрался уходить, как водится за врачами, согласно распространенномускептическому мнению, или пришел наскоро оглядеть место, где ему предстоитпровести не более суток, он вслух, в полный голос, с нажимом, словно для того,чтобы не позабыть, произнес: Я здесь живу, здесь я живу, это мой дом, вот мойдом, другого не будет, и тотчас его охватил внезапный страх — показалось, чтоон в глубоком подземелье, а толкнешь дверь — окажешься в другом, еще болееглубоком и темном, или вообще шагнешь в пустоту, в ничто, в проход к небытию.Он сбросил плащ, снял пиджак и сейчас же озяб. Заученными, отработанными вдругой жизни движениями открыл чемоданы, принялся методично разбирать ихсодержимое, выкладывать одежду, обувь, бумаги и книги, и все те необходимые илибесполезные мелочи, которые возим мы с собой с места на место — нити, изкоторых сплетается наш кокон — нашел халат, облачился в него, и сразу сталопохоже, что человек — у себя дома. Включил электричество, и вспыхнула голаялампочка под потолком: надо абажур купить — матерчатый ли купол, стеклянный лиматовый шар — сгодится любое слово, лишь бы не резало глаза, как режет сейчас.Он так увлекся обустройством, что не замечал дождя, припустившего с новойсилой, покуда резкий порыв ветра, шваркнув пригоршней крупных капель о стекла,не раскатил по ним барабанную дробь: Ну и погода, и Рикардо Рейс, вновь подойдяк окну, выглянул на улицу — старики ползли по центральной аллее, как насекомыена свет, и так же радовали глаз, один длинный, второй приземистый, каждый подсвоим зонтиком, и шеи вытянуты, как у богомолов, но на этот раз возникший вокне силуэт не отпугнул их, и дождю пришлось полить как из ведра, чтобырешились они двинуться вниз по улице, спасаясь от потоков воды, а когдавернутся домой, жены — если есть, конечно, у них жены — скажут им с упреком: Донитки же вымок, старый дурень, воспаление легких схватишь, ты из меняхожалку-сиделку, что ли, сделать хочешь, а они ответят: В дом доны Луизывселился какой-то, один живет, больше никого не видали, Куда ж одному такуюквартирищу, полков, что ли, гонять? — а любопытно бы узнать, откуда известны имгабариты квартиры, точного ответа нет: может статься, бывали они там при доне Луизе,приходили сколько-то раз в неделю уборку делать, ибо женщины из этогосоциального слоя ни от какой работы не отказываются: если муж слишком малозарабатывает или слишком много тратит на вино и баб, поневоле пойдешь лестницыскрести да белье стирать, порою происходит узкая специализация — одни толькоскребут лестницы, другие только стирают и достигают в избранном занятиивысокого совершенства, становятся истинными мастерицами своего дела, овладеваютсекретами ремесла и с истинным brio добиваются несравненной белизны простынь инезапятнанной желтизны дощатых ступеней: о первых говорят, что такими, мол,впору алтарь покрывать, а о вторых — что если уронишь на них чего, известноедело — не поваляешь — не поешь, так не запачкается: обтер да и в рот, владычицанебесная, куда же это отступление нас с вами завело? Теперь, когда небо все втучах, скоро уж стемнеет. Старики стоят на аллее, подняв головы к небу, икажется, что лица их освещены, как белым днем, но это всего лишь эффектнедельной седой щетины, даже сегодня, в субботу, не были они у парикмахера, но,может быть, хоть завтра появятся здесь с чисто выскобленными щеками, корявымиот морщин и от квасцов, а сиять будут только волосы — вышесказанное относится книзенькому, ибо у длинного только над ушами торчат какие-то жалкие кустики, новот они повернулись в ту сторону, куда лежит их путь, а покуда стояли на аллее,был еще день, хоть и угасающий, теперь же, когда, взглянув на нового жильца,под усиливающимся дождем зашагали старики вниз по улице, стало быстросмеркаться, а когда дошли до угла, наступила настоящая ночная тьма. Пора бы ужзажечься фонарям, чтобы оконные стекла вдруг словно жемчужинами покрылись, но,конечно, эти фонари, прямо надо сказать, в подметки не годятся тем, которыепоявятся здесь в отдаленном будущем, когда будут они вспыхивать без участиячеловека: взмахнет фея электричества своей волшебной палочкой — и в один миг,разом озарится Санта-Катарина со всеми окрестностями, зальется торжествующимсветом, а в наше-то время, конечно, надо ждать, пока придет фонарщик, покадлинным шестом с тлеющим фитилем на конце зажжет запальник, пока ключомоткрутит кран, давая доступ газу, и потом огонек Святого Эльма поползет,оставляя на улицах следы своего пребывания, дальше, от столба к столбу, этакаякомета Галлея со своим звездным хвостом — вот так, наверно, смотрели боги вниз,на Прометея, ныне откликающегося на имя Антонио. А Рикардо Рейс как уперсяледяным лбом в стекло, так и застыл, забылся, глядя на струи дождя и лишь потомслыша их звук, и привел его в чувство лишь приход фонарщика: каждый фонарьоказался со своим собственным светом и ореолом, от слабого блика, легшего дажена спину Адамастору, заблестели могучие мышцы — от воды ли, низвергающейся снебес, или от предсмертного пота, ибо нежная Фетида язвительно улыбнулась ипроизнесла: Какова же должна быть любовь нимфы, чтобы выдержать любовь гиганта,теперь уже узнал он, чего стоит щедрость ее посулов. Весь Лиссабон — журчащеебезмолвие, не более того.