Нет еще десяти, когда Рикардо Рейс ложится спать. Дождь нестихает. Он взял книжку, перегнул ее вдвое, чтобы удобнее было держать, но тутже оставил бога в лабиринте, взял другую и на десятой странице проповеди,читаемой в первое воскресенье Великого поста, почувствовал, как озябли руки —чтобы согреть их, недостаточно оказалось пламенных слов — и положил книгу наприкроватный столик, съежился под натянутым до подбородка одеялом, закрылглаза. Он знал — надо бы погасить свет, но знал и то, что когда он сделает это,должен будет заснуть, а спать ему еще не хотелось. В такие ночи Лидия обычноклала между простыней бутылку с горячей водой, а кого согревает она сейчас, негерцога ли Мединасели? — да нет, затихни, ревность! — герцог привез с собойгерцогиню, а мимоходом ущипнул Лидию за руку другой испанский гранд, герцогАльба, но он же стар, болен и бессилен, и клинок у него из жести, хоть он иклянется, что этот меч, принадлежавший некогда самому Сиду-Кампеадору,передается у них в роду от отца к сыну, и вот, стало быть, даже испанский грандспособен лгать. Рикардо Рейс сам не заметил, как заснул, и понял это, когдапроснулся от стука в дверь. Неужели это Лидия, сумевшая выбраться из отеля и втакой дождь прибежать, чтобы провести со мной ночь, вот отчаянная женщина — нототчас подумал: Да нет же, это мне снится, и в самом деле похоже было, что этоему снится, если бы через минуту стук не повторился: Да что тут, привидениябродят, может, потому так долго и не отыскивался жилец на такую прекраснуюквартиру, просторную, в самом центре — и снова раздался деликатный, чтобы ненапугать, стук или тук-тук-тук. Рикардо Рейс поднялся, сунул ноги в домашниетуфли, завернулся в халат, медленно прошел по комнате, вышел в коридор, дрожаот холода, и, обращаясь к двери, словно от нее исходила угроза, произнес: Ктотам? — хриплым и дрожащим голосом, а потому прокашлялся и на свой повторныйвопрос получил ответ шепотом: Я, и никакое это было не привидение, а ФернандоПессоа, легок на помине, не далее как сегодня я думал о нем. Рикардо Рейс отворил:да, это был он, в одном черном своем костюмчике, с непокрытой головой,немыслимый, невозможный, невероятный — еще и тем, что совершенно сухим вышел изводы, потоки которой хлещут по тротуарам. Позволите войти? — спросил он. Выникогда не спрашивали разрешения, отчего это вдруг такие церемонии? Ситуацияпеременилась, вы теперь — у себя дома, а, если верить англичанам, у которых яполучил образование, дом человека — это его крепость. Проходите, прошу вас,правда, я уже лег. Спали? Засыпал. Меня можете не стесняться, ложитесь, я —ненадолго. Рикардо Рейс, как был — в халате, лег в кровать, проворно укрылсяодеялами, стуча зубами от холода и недавнего ужаса. Фернандо Пессоа сел вкресло, закинул ногу на ногу, сложил руки на колене, повел вокруг себя критическимвзором: Значит, здесь вы обосновались? Похоже, что да. Мрачновато, на мойвзгляд. У всех квартир, долго простоявших пустыми, нежилой вид. И будете здесьв одиночестве? Отчего же — я лишь сегодня переехал и вот уже принимаю гостя.Мой визит не в счет: какой же я гость. Очевидно, все же — в счет, еслизаставили меня в такой холод вылезать из-под одеяла, чтобы открыть вам дверь,надо мне вам будет ключ дать. Я не смогу им воспользоваться и, поверьте, умелбы проходить сквозь стены — избавил бы вас от беспокойства. Да перестаньте, непринимайте мои слова всерьез, я даже рад вашему приходу, все-таки — первая ночьна новом месте, мне как-то не по себе. Страшно? Да, я немного испугался,услышав стук, не сообразил, что это, может быть, вы, да нет, пожалуй, меня угнеталне страх, а одиночество. Вот как, одиночество, вам теперь придется многомунаучиться, чтобы понять, что это такое. Я всегда жил один. Я — тоже, ноодиночество заключается не в том, что человек живет один, а в невозможностинайти спутника в ком-то или в чем-то, заключенном внутри нас, одиночество — этоне дерево посреди голой равнины, а неодолимое расстояние от листика до корня,от сока до коры. Простите, но вы глупости говорите: все, что вами перечислено,связано между собой неразрывно, так что это — не одиночество. Хорошо, оставимдерево, загляните В; себя и вы увидите одиночество. Кто-то сказал, чтоодиночество ощущаешь только, когда находишься среди людей. Да нет, пожалуй, ещехуже — когда находишься наедине с самим собой. Вы нынче в отвратительномнастроении. Со мной такое бывает. Так вот, я говорю не об этом одиночестве, а одругом, о вполне терпимом, о неразлучном, с нами, как верный спутник. Оно тожеможет стать непереносимым, и тогда мы мечтаем о чьем-нибудь присутствии, о том,чтобы прозвучал чей-нибудь голос, но порой это присутствие и этот голос длятого только и служат, чтобы сделать его невыносимым. Вы думаете, это возможно?Вполне: помните, в прошлый раз, когда мы виделись на смотровой площадке, вы ещеждали эту свою возлюбленную. Я ведь вам уже говорил, что никакая она мне невозлюбленная. Не сердитесь, не возлюбленная — так может ею стать, не ведаетникто из нас, что день грядущий нам припас. Я ей в отцы гожусь. Ну и что?Хорошо, давайте сменим тему, докончите свою историю. Когда вы заболели гриппом,я припомнил эпизод из моей последней, окончательной, смертельной болезни. У васстиль хромает — сплошное масло масленое. Смерть, видите ли, сама по себевопиющая погрешность против стиля. Ну, так что же было дальше? Пригласили комне врача, я лежал в комнате, а дверь ему открыла моя сводная сестра. Вот как?— сдается мне, мир полон сводными братьями и сестрами. Что вы имеете в виду?Ничего-ничего, не обращайте внимания, продолжайте. Так вот, она отворила исказала врачу: Проходите, доктор, эта рухлядь в комнате, рухлядь, разумеется, —это я, так что, сами видите, одиночество безгранично и вездесуще. А вамслучалось когда-нибудь ощущать себя чем-то вполне бесполезным и никчемным?Трудно сказать, но не помню, чтобы я сознавал, что от меня есть польза,полагаю, это и есть первый признак одиночества — когда чувствуешь себябесполезным. Даже если другие — по собственной воле или благодаря нашим усилиям— считают по-другому? Другим свойственно ошибаться. А нам с вами? ФернандоПессоа поднялся, приоткрыл ставни, взглянул в окно. Непростительное упущение,сказал он, как можно было не использовать в «Послании» гиганта Адамастора —такой прозрачный символ, такой поучительный образ. Вы его видите отсюда? Вижу,вот несчастное существо, Камоэнс использовал его, чтобы излить собственные,судя по всему, любовные жалобы и предсказать кое-что более чем очевидное —согласитесь, для того, чтобы предречь кораблекрушение идущим в море, не надообладать божественным даром ясновидения. Предрекать несчастья — есть первый признакодиночества, если бы Фетида ответила на любовь Адамастора, не исключено, что онпроизносил бы иные речи. Фернандо Пессоа вновь уселся на стул и принял прежнююпозу. Вы еще побудете? — спросил Рикардо Рейс. А что? В сон клонит. А вы необращайте на меня внимания, спите себе на здоровье, если, конечно, моеприсутствие вам не мешает. Мне неловко, что вы сидите вот так, в холоде. Незаботьтесь обо мне, холод мне не страшен, я мог бы и пиджак снять, а вот вам вхалате спать не следует, это нехорошо. Сейчас сниму. Фернандо Пессоа принялхалат, положил его в ногах кровати, поправил одеяло, с материнской заботойподоткнул простыню: Спите. Фернандо, не в службу, а в дружбу, погасите свет,вам ведь, наверно, все равно, при свете сидеть или в темноте. Фернандо Пессоаподошел к выключателю, комната мгновенно погрузилась в темноту, и лишь потомочень медленно через щели в ставнях стал проникать, оседая на стене робкой,слабой, нерешительной пыльцой, отблеск уличных фонарей. Рикардо Рейс закрылглаза, пробормотал: Спокойной ночи, Фернандо, и ему показалось, что прошломного времени, прежде чем донесся ответ: Спокойной ночи, Рикардо, и он ещедосчитал — или подумал, что досчитал — до ста и поднял отяжелевшие веки,Фернандо Пессоа сидел на прежнем месте, все так же обхватив переплетеннымипальцами колено, и являл собою образ бесконечного, беспомощного одиночества — апочему? потому, должно быть, что он без очков, подумал Рикардо Рейс, и вполусне это показалось ему ужаснейшим из несчастий. Когда он проснулся снова, былаглубокая ночь, дождь унялся, планета кружилась в безмолвии космоса, ФернандоПессоа сидел в прежней позе, обратив к кровати ничего не выражающее лицо спустыми, как у статуи, глазницами. Много позже Рикардо Рейса разбудил стукпритворяемой двери. Фернандо Пессоа в комнате не было, он вышел с первым лучомзари.