* * *

Точно так же, как бывало в иные времена и в других местах,жизнь сейчас и здесь полна противоречий. Рикардо Рейс, проснувшись рано утром,сразу ощутил в доме чье-то присутствие — если не одиночества, то тишины,сводной его сестры. В течение нескольких минут наблюдал он, как подобно струйкепеска в песочных часах, утекает присутствие духа — понимаю, понимаю, какнадоело вам это многажды употребляемое сравнение, без которого никак неполучается обойтись, но, может быть, когда-нибудь, если пошлет нам Господь летдвести жизни, сумеем мы от него отделаться, ибо сами в этом случае обратимся впесочные часы и будем внимательно наблюдать, как сыплется из нас песок — а покачто нет, не выходит, слишком коротка жизнь для созерцания. Да, так мы,помнится, толковали о противоречиях. Когда Рикардо Рейс поднялся и пошел накухню с намерением зажечь газовую колонку, выяснилось, что спичек нет — забылкупить. А поскольку, как известно, пришла беда — отворяй ворота, обнаружилосьтакже и отсутствие кофейника, нет, верно говорят, что от холостого мужчиныпроку — как от холостого патрона. Простейшее, на поверхности лежащее решение —постучаться к соседям сверху или снизу: Ради Бога, простите за беспокойство, яновый жилец со второго этажа, только вчера переехал, хотел кофе сварить, ваннупринять, побриться, хвать — а спичек нет, да и кофейника тоже, но кофейник-то —черт с ним, обойдусь, чаю выпью, чай-то я не забыл, а вот с мытьем-бритьемхуже, не одолжите ли мне коробочек спичек, очень нам благодарен, еще разпростите за беспокойство. Все люди — братья, пусть и сводные, так что это будетвполне естественно, и даже не надо выходить на холодную лестницу, соседи самипридут, спросят: Вам не надо ли чего, мы заметили, что вы только вчерапереехали, а переезды — дело такое, дело известное, непременно что-нибудь дапозабудешь, не спички, так соль, не соль, так мыло, не мыло, так мочалку, чтовы, что вы, соседи для того и существуют. Но нет: Рикардо Рейс не пошел проситьпомощи, и к нему никто не поднялся и не спустился с предложениями содействия,и, стало быть, не миновать одеваться, обуваться, заматываться кашне, чтобыспрятать отросшую щетину, глубже нахлобучивать шляпу, досадуя на своюзабывчивость, а еще больше — на то, что приходится выходить из дому в таком вотвиде и отправляться за спичками. Но прежде всего он подошел к окну посмотреть,каково на дворе — хмуро и пасмурно, но дождя нет, и Адамастор — в одиночестве,старикам еще рано сидеть на скамейке, смотреть на корабли, в этот час они,должно быть, еще бреются, холодной водой, а, может, и нет, может быть,невыспавшиеся жены подали им ковшичек чуть теплой воды, ибо наша ни с чем несравнимая португальская мужественность отвергает изнеженность, достаточновспомнить, что мы — прямые потомки тех самых лузитан, которые, искупавшись вледяных озерах Монтес-Эрминиос, немедленно вслед за тем бежали к своимлузитанкам продолжать род. В угольной лавчонке — она же таверна — Рикардо Рейсобрел искомое и приобрел, опасаясь, как бы хозяин не счел утреннюю покупкузряшным беспокойством, сразу полдюжины коробков, однако тревожился онпонапрасну, ибо с сотворения мира не помнили подобных оптовых закупок в этомквартале, где до сих пор принято просить огоньку у соседей. Взбодрившись отхолодного воздуха, успокоенный наличием кашне и отсутствием прохожих, РикардоРейс поднялся взглянуть на реку, на горы на другом берегу, которые, хоть ивысились, но отсюда казались приземистыми, на то, как солнце на воде то блещет,то исчезает в полном соответствии с движением низко нависших туч. Он дажеобошел вокруг статуи, любопытствуя, кто и когда ее изваял, да, вот и дата —тысяча девятьсот двадцать седьмой, и, будучи склонен к поискам симметрии вбеспорядочности мира, отметил: Ровно через восемь лет после моего отъезда визгнание поставили здесь Адамастора, ровно через восемь лет после того, какпоставили здесь Адамастора, вернулся я сюда, глас пращуров моих, венчанныхславой, меня в отчизну милую призвал, а тем временем показались на улице побрившиесястарики со складчатыми от морщин и от квасцов щеками, с зонтиком в руке, ввытертых, выношенных дубленках, нет, галстуков нет, но верхняя пуговица сорочкичопорно застегнута, и не по случаю воскресного дня, а потому что приличия,которые следует соблюдать в одежде, распространяются и на любые отрепья.Старики всматриваются в Рикардо Рейса с недоумением — чего это он крутитсявокруг памятника, и крепнет их убежденность в том, что таинственный эточеловек, Бог знает, кто он, чем занимается и на что живет. Прежде чем сесть,они подкладывают на пляжную поверхность скамейки вдвое сложенную рогожку, апотом размеренными движениями тех, кому спешить некуда и незачем, устраиваются,откашливаются, и толстый достает из внутреннего кармана газету — это «Секуло» —они всегда ее покупают по воскресеньям, на следующей неделе придёт чередтощего. Рикардо Рейс во второй и в третий раз обошел вокруг Адамастора, хоть ипонимал, что раздражает стариков — они не могут сосредоточиться на объявлениях,которые вслух для удовольствия собственного и своего безграмотного тощегоспутника читает толстый, запинаясь на грудных словах, их, впрочем, не так ужмного, поскольку журналисты никогда не забывают, во-первых, что пишут длянарода, а, во-вторых, для какого народа пишут. Рикардо Рейс спускается к оградеи забывает о стариках, а они тем временем углубились в газету: слышно ихбормотание — один читает, другой слушает и комментирует: В бумажнике ЛуисаУседы была обнаружена цветная фотография Салазара, ну, что ты будешь делать,страна чудес, на дороге в Синтру находят труп мужчины, по всей видимости,задушенного, по всей видимости, предварительно усыпленного эфиром, по всейвидимости, похищенного и долгое время голодавшего, слышишь, чего пишут —преступление, вероятно, имело сексуальную подоплеку, и вот тебе, пожалуйста, вбумажнике убитый хранил фотографию мудрейшего государственного мужа и отцанации, как заявил — тоже не без сексуального подтекста — французский журналист,чье имя должно сохраниться в истории, Шарль Ульмонт его зовут, и проведенноерасследование подтвердит, что Луис Уceда был пылким поклонником выдающегосягосударственного деятеля, и обнаружит в вышеупомянутом бумажнике еще односвидетельство его патриотизма: на клапане была оттиснуты эмблема нашейреспублики — герб со всеми его пятью щитами — и слова «Покупайте отечественныетовары». Рикардо Рейс незаметно удаляется, с миром оставляя стариков, которыетак увлечены таинственностью и драматизмом события, что и не замечают егоисчезновения.

Ничего примечательного в это утро не случилось, если несчитать долгой возни с газовой колонкой, бездействовавшей на протяжении многихнедель, а потому упорно не желавшей зажигаться, так что пришлось исчиркать чутьли не целый коробок, прежде чем вспыхнуло пламя запальника, как едва ли заслуживаютподробного рассказа меланхолическое чаепитие с тремя печеньями — остаткамивчерашнего ужина — и купанье в глубокой, местами проржавевшей ванне, окутаннойклубами пара, и тщательное, двукратное бритье — можно подумать, будто предстоитсвидание с дамой где-то в городе или она сама, подняв воротник и опустив вуаль,тайком прокрадется сюда и ощутит запах бритвенного крема, аромат одеколона,которые будут витать в воздухе до тех пор, покуда от других запахов, болеерезких, в большей степени присущих плоти и свидетельствующих обезотлагательности желания, не затрепещут нетерпеливо ноздри, не задышит бурновздымающаяся грудь глубоко и неровно, как после долгого бега. Бывает, что и упоэтов дух взмывает невысоко, не отрывается от грешной земли, скользит поженской коже, если даже они, женщины то есть, далеко, вне пределовдосягаемости, вот как сейчас, и являются плодами воображения, владычицымогущественной и благо-склонной. Рикардо Рейс готов к выходу, хоть никто нсждет его, и он не пойдет к одиннадцатичасовой мессе предложить святой водыпрекрасной незнакомке, и здравый смысл велит ему посидеть дома до обеда, ведьесть же чем заняться — бумаги разобрать, книжку почитать, решение принять, да,сообразить, как жить дальше, где работать, что послужит достаточным основаниемдля того, чтобы жить и работать, и зачем, в сущности, это нужно — жить иработать. Он и вправду не собирался выходить из нома, да вот придется — глупобыло бы снова облачаться в домашний наряд и признавать тем самым, что одевалсяи готовился к выходу, не вполне сознавая, что делает, как, впрочем, часто снами бывает: сделаем шаг-другой по рассеянности или замечтавшись, а потомничего уж и не остается, как сделать третий шаг, хоть и знаем, что ни к чемуэто и ни к чему хорошему не приведет, ибо человек, говоря начистоту, естьживотное неразумное. Рикардо Рейс вошел в комнату, подумав, что надо бызастелить постель перед тем, как уйти, чтобы не распускаться, не потворствоватьсвоим слабостям, а с другой стороны — зачем? гостей не предвидится, и сел натот самый стул, на котором всю прошлую ночь провел Фернандо Пессоа, закинул,как он, могу на ногу, сложил руки на колене, попытавшись представить себямертвецом, взглянуть пустыми, как у статуи, глазами на пустую кровать — нобилась на левом виске жилка, подергивалось веко: Я жив, произнес он, а потомповторил в полный голос, громко и звучно: Я жив, и, поскольку некому быловозразить ему, разубедить его, поверил в это. Надел шляпу и вышел. Старикисидели уже не в одиночестве — рядом играли дети: прыгали на одной ножке изодного начерченного мелом на асфальте квадрата в другой, и у каждого был свойпорядковый номер, и много имен у этой игры, одни называют ее «классики», другие— «рай и ад», третьи — «самолетом», а можно дать ей имя рулетки или славы, алучше всего назвать игрой в человека, очень похоже на человека — раскинутыеруки, выпрямившееся туловище, а полукруг наверху — голова или заполняющие еемысли, нет, и вправду, кажется, что кто-то прилег на асфальт поглядеть наоблака, а дети попирают его ногами, не замечая своего злодейства, но это пока,а вот придет их черед — узнают, каково это. Крутятся вблизи и несколько солдат,но чего-то слишком рано они пришли, вероятно, это — всего лишь головной дозор,рекогносцировка, а главные силы выдвинутся после обеда, ближе к вечеру, когдавыйдут гулять служанки, если, конечно, дождя не будет, ибо в противном —противней некуда! — случае скажет хозяйка: Мария, смотри, как льет, посиди-калучше дома, кстати, и белье надо погладить, а лучше я тебе дам еще час в твойвыходной, а выходной-то будет только через две недели, добавим мы исключительнодля сведения тех, кому не выпало жить во времена такого королевского права илидля тех, кто в свое время не полюбопытствовал. Рикардо Рейс постоял минуту,опершись о перила, старики не обратили на него внимания, небо очистилось, надпристанью возник широкий голубой просвет в тучах, добрый знак для прибывающихсегодня из Рио-де-Жанейро, если прибудет, конечно, сегодня пароход. Доверясьэтому благоприятному прогнозу, возвещенному небесами, Рикардо Рейс двинулся поКальярис, спустился к Камоэнсу, где постоял, одолевая сентиментальный порывзавернуть в «Брагансу», уподобиться тому робкому подростку, который, сдавэкзамены и расставшись со школой, ничего, кроме омерзения, у него невызывавшей, все же время от времени заходит туда повидаться с учителями,навестить приятелей из младших классов, таскается туда до тех пор, пока этопаломничество, бесполезное, как и все паломничества, не надоест всем и самомупаломнику в первую очередь, пока не обессмыслится само место поклонения, да ичто ему делать в отеле, поздороваться с Сальвадором и Пиментой: А-а, сеньордоктор, соскучились? — с бедной, сконфуженной Лидией, которую, конечно, тут жес лукавым умыслом подзовут к стойке: Поди-ка сюда, сеньор доктор желает с тобойпоговорить, а он скажет: Да нет, никакого дела у меня нет, мимо проходил да ирешил зайти, еще раз поблагодарить за то, как славно меня здесь учили ивоспитывали, а что не захотел учиться дальше, так в этом не учителя мои виноваты,а я сам, дурная моя голова. Пройдя мимо церкви Мучеников, Рикардо Рейс ощущаетприятный запах — это, разумеется, и есть то, что называется благоуханиемсвятости, исходящее от богомолок, стоящих внутри, сейчас начнется служба дляних, для людей, принадлежащих к горнему миру, здесь, если нос не заложен,определишь семейство, класс и вид. Можно предположить, что здешний свечникщедро распыляет в воздухе пачули, и, когда к аромату зажженных восковых свечейдобавляется еще и потребное количество воскуряемого ладана, все это,соединенное, сплавленное и переплетенное, неодолимо опьяняет душу, приводит кзабвению чувств, слабости членов, увлажнению взоров — к несомненному экстазу, иРикардо Рейс даже не знает, сколь многое он потерял из-за своей приверженностик мертвым идолам язычества — неважно, греческим или римским, ибо он в своихстихах взывает к тем и другим, ему лишь бы богини — а не Бог. Уже знакомойдорогой он спускается в нижнюю часть города, по-воскресному, по-провинциальномутихого — лишь во второй половине дня, после обеда, придут сюда поглазеть навитрины обитатели окраин, целую неделю ждавшие этого часа, придут целымисемьями, неся детей на руках или ведя их за ручку, так что они путаются у них вногах, еле тащатся, потому что уже устали к концу дня, и грубый задник башмакапросто-таки вгрызается в нежную лодыжку, а потом еще попросят сахарной ваты, аесли отец семейства в духе и желает к тому же изобразить на людяхблагосостояние, то завершится все это за столиком в молочном кафе и позволит сэкономитьна ужине, недаром же говорится, будто ужин надобно отдать врагу, на завтрабольше останется. В урочный час пойдет обедать и Рикардо Рейс, на этот раз — —в «Золотой ключ», закажет бифштекс, чтобы окончательно отделаться отвоспоминаний о приторных глазированных фруктах, а потом — ох, как медленнотянется время, какой долгий день, как далеко еще до ночи — купит билет вкинематограф, на французский фильм «Лодочник с Волги» с Пьером Бланшаром вглавной роли, можно себе представить, на что похожа будет эта в Парижесделанная Волга, кино — сродни поэзии, то и другое — искусство иллюзии, сумейповернуть зеркало под нужным углом — и лужа предстанет океаном. А погода темвременем переменилась, при выходе из кино вновь полило, он решил взять такси иправильно сделал — не успел войти в дом, едва лишь повесил шляпу и снял плащ,как внизу раздались два удара дверным молотком, второй этаж, стало быть, сюда,может быть, Фернандо Пессоа решил посетить его при дневном свете и противобыкновения оповестил о своем появлении так шумно, что, того и гляди, возникнетв окне сосед с вопросом: Кто там, сменяющимся истошным криком: Ай, с того светапришелец! — и, вероятно, оттого с такой легкостью определил он это, что на этомсвете всех знает наперечет. Рикардо Рейс открыл окно, выглянул: это — Лидия,она раскрывает зонтик, потому что уже падают первые крупные тяжелые капли:Зачем она пришла? — и, хотя еще за минуту до этого одиночество казалось емутягостнейшей стороной бытия, вторжение вызвало у него досаду, но, впрочем, можнобудет, если захочется, воспользоваться им и гостью использовать для отвлеченияи развлечения, постельной схваткой успокоить нервы, унять вихри в голове. Онвышел на площадку, дернул проволоку, открывая входную дверь, и вскоре увидел,как по ступеням поднимается Лидия, одновременно и взбудораженная, и робеющая, иесли между этими состояниями духа есть противоречие, то она его как-торазрешила, Рикардо Рейс же отступил в прихожую, произнося, пока она входит,пока он захлопывает за ней дверь, не то чтобы неприязненно, а скорее с тойдолей сухости, которую можно объяснить и оправдать неожиданностью: Не ждалтебя, что-нибудь случилось? — и Лидия делает шаг вперед, желая, чтобы ееобняли, и он желание ее осуществляет, как ему кажется — всего лишь снисходя к ней,но уже в следующий миг крепко и сильно прижимает ее к себе, приникает губами кшее, так до сих пор и не случалось ему одарить ее равноправным поцелуем в губы,разве что в постели, в самом преддверии кульминации, в забвении чувств, а она ине дерзает рассчитывать на такое, позволяет целовать себя, как ему хочется инравится, и делать все прочее, но только не сегодня: Я на минутку выскочила,пришла посмотреть, как вы разместились, последнее слово явно почерпнуто изтерминологии гостиничного бизнеса, не дай Бог, хватятся, как устроились в этойквартире, он хотел было увлечь ее в комнату, но Лидия высвободилась: Нет-нет,нельзя, и голос задрожал, и проявила волю, но это ведь только так говорится, еебы воля — легла бы сейчас же на эту кровать, приняла этого человека, примостилаего голову у себя на плече, больше ей ничего не надо, погладить бы только поволосам, приласкать, на что она никогда не могла решиться, вот чего бы хотелаона, но ведь за стойкой отеля «Браганса» уже вопрошает Сальвадор: Где эту Лидиючерти носят? — и, будто слыша это, она уже обежала весь дом, опытным глазомпримечая всякую недостачу и нехватку: ни веника, ни швабры, ни совка, тряпкиполовой нет и чем пыль стирать — тоже, мыла ни миндального, ни стирального, нищелока, ни пемзы, ни метелочки из перьев, ни подносика, ни туалетной бумаги,мужчины — прямо как дети малые: плывут на край света, путь в Индию открывают, ачто у них под самым носом делается — не замечают. Да уж, чего тут вдосталь и визбытке — так это пыли и пуха, каких-то ниток, седых волос, которые ронялиздесь поколение за поколением, ничего не замечая утомленными от жизни глазами,здесь даже паутина в углах состарилась и обветшала, отяжелела от пыли, умреткогда-нибудь и сам паучок, останется иссохшее тельце с поджатыми лапками лежатьв своем воздушном гробике рядом с обратившимися в прах мошками и мушками, ибосвоей судьбы никто не избегнет, никто на семя не пойдет — вот она, непреложнаяистина. Тут Лидия объявила, что в пятницу у нее выходной, и она придет делатьуборку, принесет все, что нужно. Но как же, тебя, наверно, мать ждет? Ничего, япостараюсь ее предупредить, может, позвоню в соседнюю бакалею, а они передадут.Тебе деньги нужны? У меня есть, после сочтемся. Ну, вот еще, возьми, сто эскудохватит? Да куда ж столько! Ну, хорошо, значит, в пятницу я тебя жду, мне толькосовестно, что ты будешь заниматься уборкой. Ой, да что вы — квартира в такомвиде, что жить нельзя. Ну, я тебе что-нибудь подарю за это. Не надо мне ничегодарить, считайте, что я к вам нанялась в прислуги. Прислуга получаетвознаграждение. Мне одна награда — вам угодить, и согласимся, что последняяреплика заслуживала поцелуя, каковой и был запечатлен Рикардо Рейсом на ееустах — да, наконец-то. Он уже взялся было за дверную ручку — вроде бы всеобговорено, контракт подписан, но тут Лидия, захлебываясь словами, точно не всилах больше была держать их при себе и торопясь поскорее избавиться от них,сообщила новость: Ой, знаете, из Коимбры звонили, барышня Марсенда завтраприезжает, хотите, я ей скажу, где вы теперь живете? — на что Рикардо Рейссказал так же торопливо и будто загодя приготовив ответ: Нет-нет, ни в коемслучае никому не давай мой адрес, и Лидия, пребывая в счастливом заблуждении поповоду того, что ей одной доверена тайна, как на крыльях вылетела на лестницу,и, поскольку наконец-то приоткрылась дверь на первом шоке — соседям пришланаконец пора удовлетворить свое любопытство — крикнула наверх, словноподтверждая уговор о предоставлении услуг: Значит, до пятницы, сеньор доктор,приду, все у вас тут приберу-вымою, что следовало понимать так: Слышала, стараясплетница? я нанялась к новому жильцу в приходящие прислуги, слышала, вот и невоображай себе ничего другого, я с ним не ем и не сплю, и приветствовала ееочень учтиво: Добрый день, сеньора, но та ответила сквозь зубы и гляделанедоверчиво, ибо не похожа эта попрыгунья на приходящую прислугу — обычнохмурую, отнюдь не порхающую, но еле волочащую ревматические, опутанные узламивен ноги — проводила Лидию недобрым холодным взглядом, а выше этажом РикардоРейс уже закрыл дверь к себе и, уверившись в своем двуличии, пытаетсяпроанализировать его: Нет-нет, ни в коем случае никому не давай мой адрес,сказал ты, а был бы настоящим мужчиной, то добавил бы: Марсенда и так егознает, я ей письмо послал, до востребования, чтобы отец не заподозрил. Азахотел бы продолжить признания, сказал бы: Теперь я безвылазно засяду дома,буду выходить только пообедать, да и то — на скорую руку, и буду беспрестанносмотреть на часы, и ночью, и днем, и утром, все то время, что она проведет вЛиссабоне, но завтра, в понедельник, она наверняка не придет, поезд прибываетпоздно вечером, но, быть может, появится во вторник, в среду, в четверг. Или впятницу. Нет, в пятницу — нельзя, в пятницу здесь будет Лидия. Велика важность:каждой — и прислуге, и барышне из хорошей семьи — найдется место, они другдругу не помешают. Марсенда так подолгу в Лиссабоне не остается, она ведьприезжает только, чтобы показаться врачу, ну, конечно, у отца — свой интерес.Ага, а ты, ты-то чего ждешь от ее прихода, если, конечно, она придет? Ничего нежду, я просто хочу, чтобы она пришла. Ага, ты полагаешь, что барышня с подобнымвоспитанием, с теми строжайшими представлениями о приличиях и нравственности,которые привил ей папаша-нотариус, заглянет на огонек в холостую квартиру, кодинокому мужчине? одна? ты веришь, что такое бывает? Однажды я спросил ее,почему она хотела увидеться со мной, и она сказала, что не знает, и я считаю,что в подобных случаях этот ответ вселяет надежду. Один не знает, другой неведает. Вроде того. В точности как Адам и Ева в раю. Преувеличиваешь: и здесь —не рай, и она — не Ева, да и я, как известно, — не Адам, Адам был лишь чуточкупостарше Евы — всего на несколько часов или дней, не помню. Адам был мужчиной вполном смысле слова, и в полном смысле слова женщиной была Ева, они былиразные, равные и необходимые друг другу, и каждый из нас — прежде всегомужчина, прежде всего женщина, всякий раз единственный в своем роде. Все так,но, насколько мне дано судить, в женщине по-прежнему куда больше от Евы, чем вмужчине — от Адама. Ты так считаешь на основании собственного опыта? Нет,потому, что нас всех больше устраивает, чтобы было именно так. Вижу, Фернандо,ты хочешь вернуться к началу. Я — не Фернандо. Ах, вот как.