Ужинать Рикардо Рейс не пошел. Выпил чаю с печеньем, сидя забольшим столом, в обществе семи пустых стульев, под пятирожковой люстрой по двелампочки в каждом рожке, три печенья съел, одно оставил на блюде, осмотрелся иобнаружил, что в комплекте не хватает двух цифр, «четыре» и «шесть», первуюбыстро обнаружил в углах квадратной комнаты, а чтобы найти вторую, пришлосьвстать, поглядеть там и тут, в ходе осмотра обнаружилось «восемь» — восемьпустых стульев, и в конце концов решил, что и сам может стать «шестью», как илюбым другим числом, ибо он, как уже было доказано, — бесчислен. Спечально-иронической улыбкой он покачал головой, пробормотал: Похоже, я спятил,и отправился в спальню, а на улице шумела вода, та, что низвергалась с небес, ита, что неслась по сточным канавам, окаймляющим улицы. Из стопки еще нерасставленных книг выдернул «The God of the labyrinth», уселся на стул, гдепрошлой ночью сидел Фернандо Пессоа, укрыл колени одеялом, взялся за чтение сначала, но, когда дошел до той страницы, на которой остановился в прошлый раз,почувствовал, что его клонит в сон. Он лег, с трудом прочитал еще две страницыи уснул на середине абзаца. Он не гасил верхний свет, но, проснувшись срединочи, обнаружил, что лампа под потолком не горит, и подумал, что все-таки вставалс кровати, щелкал выключателем, кое-что умеем мы делать полубессознательно,тело само умеет устранять неудобства, потому нам и удается заснуть передбитвой, перед казнью, потому, в конце концов, мы и умираем, что не в силахболее сносить режущий свет бытия.

А утром светило по-прежнему прячется за тучами. Он позабылзакрыть ставни, и потому пепельный утренний свет заполняет комнату. Впереди —долгий день, долгая неделя, а ему бы хотелось только лежать в постели, вразнеживающем тепле одеял, лежать, обрастая щетиной и мхом, покуда не постучатв дверь и на вопрос: Кто там? — ответят: Марсенда, и он воскликнет тогда живо ибойко: Минутку! — и не через минутку, а через три секунды будет выбрит ипричесан, чист и свеж, безукоризненно одет и готов принять долгожданную гостью:Милости прошу, добро пожаловать, какой приятный сюрприз. А в дверь стучали, ине раз, а два: сначала молочник осведомлялся, угодно ли сеньору доктору молокаи каждое ли утро приносить его, а потом — булочник с вопросом, доставлять ли хлеб,и оба получили ответ утвердительный. В таком случае, сеньор доктор,соблаговолите оставить на половичке кастрюльку. В таком случае, сеньор доктор,соблаговолите привесить мешочек для хлеба на дверной ручке. А кто же вам сказалобо мне? А сеньора с первого этажа. А платить как? А как вам угодно —еженедельно или помесячно. Пусть будет еженедельно. Хорошо, сеньор доктор, и неспрашивает Рикардо Рейс, откуда им это-то известно, ибо это вопросбессмысленный и праздный: мы же слышали, как обратилась к нему Лидия, спускаясьпо лестнице, а раз мы слышали, то и соседка тоже. Молоко, чай и свежевыпеченныйхлеб — отличный завтрак получился у Рикардо Рейса, правда, масла нет и компота,но, может быть, это и лишнее, а булочки так замечательно хрустят, что если бы королевеМарии-Антуанетте подавали в свое время такие, не пришлось бы ей пробавлятьсябриошами. Не хватает теперь только газеты, но и за нею дело не станет. СлышитРикардо Рейс, как с улицы доносится крик разносчика: «Секуло»! «Нотисиас»! — итотчас распахивает окно, и летит по воздуху газета, сложенная, какписьмецо-закрытка, еще влажная от типографской краски — в такую погоду неуспела она высохнуть — липнущей к пальцам, оставляющей на ней жирный, черный,словно графитовый след, и теперь каждое утро будет этот почтовой голубь стучатьклювом в стекло, покуда не впустят, если же окно откроется не сразу, как чащевсего и бывает, газета, взвившись в воздух, прокрутится диском, ударит в стеклои вернется к разносчику, и тогда Рикардо Рейс появится в окне, откроет егонастежь, получит прямо в руки крылатого вестника с ворохом вестей обо всем, чтотворится на белом свете, и, перегнувшись вниз, скажет: Спасибо, сеньор Мануэл,а тот ответит: До завтра, сеньор доктор, но все это будет потом, пока они ещетолько договариваются: проще всего заплатить за месяц вперед, как водится усерьезных клиентов, зачем вам каждое утро время терять, по карманам шарить впоисках трех медных монеток незначительного достоинства.

А теперь — ждать. Читать газеты, благо в первый день пришлии вечерние тоже, просматривать, править, обдумывать оды, вновь бродить полабиринту вместе с богом, глядеть из окна на небо, слышать, как на лестницебеседуют соседка снизу и соседка сверху, с третьего, убеждаться, что никуда отих пронзительных голосов не денешься, не спрячешься, задремывать, спать ипросыпаться, выходить только, чтобы торопливо пообедать где-нибудь неподалеку,в забегаловке на Кальярис, и снова взяться за читанные-перечитанные газеты, запростывшие оды, пройти перед зеркалом, вернуться назад, чтобы убедиться — всеже кто-то прошел мимо него, мелькнул в нем, решить, что тишина в доме —невыносима, надо ее хоть музыкой разбавить, в ближайшие же дни купить приемник,и, дабы узнать, какой же именно следует приобрести, просматривать рекламныеобъявления — Бельмонт, Филипс, RCA, Стюарт-Уорнер — и даже что-то записывать,не понимая мудреных технических характеристик, и — о, бедный холостой мужчина!— поразиться новейшей французской методике Exuber, благодаря которой в срок оттрех до пяти недель можно обрести безупречный бюст, совершенствование коегопойдет по любому из трех желательных направлений — увеличение, укрепление,уменьшение — а за успех ручается мадам Элен Дюруа, обитающая, ясное дело, на рюде Миромениль, в Париже, где ослепительные дамы с помощью вышеуказанногочудодейственного средства только и делают, что увеличивают, укрепляют,уменьшают — последовательно или одновременно — свой бюст. Рикардо Рейс, изучиви другие рекламы — укрепляющее средство «Банакан», автомобиль «Джоветт», зубнойэликсир «Паржиль», мыло «Серебряная ночь», машины «Мерседес-Бласко»,настоятельно рекомендуемые «Письма португальской монахини», книгиБласко-Ибаньеса, зубные щетки «Тек», болеутоляющее «Верамон», а вот и краскадля волос «Невеста» и «Дезодороль» для устранения запаха пота — покорновернулся к уже прочитанным новостям: скончался композитор Александр Глазунов,автор оперы «Стенька Разин», глава государства почтил своим присутствиемцеремонию торжественного открытия столовой в Национальном Фонде «Радость труда»,правительство Германии заявило, что не намерено выводить свои войска изРейнской области, череда стихийных бедствий в Рибатежо, в Бразилии объявленовоенное положение и произведены сотни арестов, Гитлер сказал: Либо мы станемхозяевами своей судьбы, либо погибнем, воинские части направлены в провинциюБадахос, где тысячи крестьян захватили помещичьи усадьбы, на заседании ПалатыОбщин некоторые ораторы призывали предоставить рейху равные права, новыеподробности по делу Уседы, начались съемки кинокартины «Майская революция»,повествующей о том, как некий эмигрант возвращается в Португалию, чтобыустроить здесь революцию — да не ту, другую! — но под влиянием дочери хозяйкипансиона, в котором живет под чужим именем, проникается идеями национального возрождения,и эту заметку Рикардо Рейс прочел раз, второй и третий, силясь освободиться откакого-то смутного эха, гудевшего в самой глубине памяти: Что-то мне этонапоминает, но так и не сумел, и лишь когда приступил к чтению статейки овсеобщей забастовке в Корунье, отдаленный гул приблизился и стал отчетлив: данет, это вовсе не давнее воспоминание, это же «Заговор», эта книжонка, этаМарилия, эта история о приобщении к национализму и его. идеалам, которые, судяпо представленным нам доказательствам, находят активных пропагандистов в лицеженщин и дают плоды столь обильные, что вот уже и литература вкупе скинематографом взялись воспевать этих ангелов чистоты и самоотречения,отыскивающих и наставляющих на путь истинный заблудшие мужские души, и ни однане в силах им противиться, стоит лишь взяться за них и обратить к ним взор,подернутый чистейшей влагой непролитых слез, и не надо присылать повестки,проводить таинственные допросы наподобие младшего следователя или бдительноприсутствовать при них не в пример Виктору. Бесчисленны и разнообразны женскиеуловки, многократно превосходят они вышеупомянутые приемы — мы разумеемувеличение, укрепление, уменьшение — хотя, строго говоря, к ним же и сводятсякак в буквальном смысле, так и во всех вторых и третьих смыслах, включающихвольный полет чересчур пылкого воображения со всеми его метафорическимииздержками. Святые женщины, ниспосланные нам во спасение, исполненныемилосердия, где бы ни обретались вы — в монастырской обители или в дометерпимости, во дворцах или в лачугах — кем бы ни были вы — дочкой сенатора илихозяйки пансиона, скажите, какие телепатические сигналы шлете вы друг другу,что при всем отличии черт и условий — безмерном, на наш земной и приземленныйвзгляд, — добиваетесь таких согласованных действий по спасению заблудшего ипогибшего мужчины, который вопреки расхожему мнению всегда ждет доброго совета,и вы ему даете этот совет, а иногда, как высшей награды, удостаиваете его своейчистой дружбой или одариваете любовью, отдавая ему трепещущее тело и другиепрелести законного брака. Оттого и не угасает в душе мужчины надежда насчастье, которое снидет к нему в сиянии ангельских крыл с горних высот, ипризнаемся сразу, что все это — суть откровения просвещенного марианита,Марилия же или дочка хозяйки пансиона — суть земные воплощения Пречистой Девы,милосердно врачующие раны телесные и душевные, творящие чудеса, к коим можноотнести возвращение здоровья или обращение в истинную политическую веру, иогромный шаг вперед сделает человечество, когда у руля его станут подобногорода женщины. Рикардо Рейс невесело улыбался, мысленно произнося все этинепочтительные рацеи, а зрелище улыбающегося наедине с самим собой человекаудовольствия не доставляет, и еще хуже, если он улыбается своему отражению взеркале, так что перед началом этих улыбок следует озаботиться тем, чтобы дверьмежду ним и всем остальным миром была плотно закрыта. Тогда он подумал: АМарсенда, какой женщиной станет Марсенда? — и вопрос этот взялся неведомооткуда, без всякой связи с последующим или предыдущим, просто так, как плодпраздного умствования того, кому делать нечего — поглядим сначала, хватит ли унее храбрости прийти в этот дом да объявить — пусть против воли или не находядля этого должных слов — зачем она пришла, зачем и для чего она пришла в этоуединенное и затворенное место, подобное огромной паутине, в центре которойсидит наготове раненый тарантул. Сегодня истекает никем не установленный срок.Рикардо Рейс смотрит на часы, самое начало пятого, облаков на небе почти нет, ате, какие есть, проплывают высоко, и если Марсенда не придет, нелегко ей будетпридумать извинение и объяснение: Я очень хотела к вам прийти, но началсяливень, и как бы я могла выйти из отеля, даже при том, что отца не было рядом,он, очевидно, у этой своей возлюбленной, не хватало только, чтобы управляющий,раз уж у нас сложились такие отношения, спросил: Сеньорита Марсенда, да куда жэто вы в такую погоду? Раз и другой и десятый смотрит Рикардо Рейс на часы —половина пятого, Марсенда не пришла и не придет, в доме становится темно, вдрожащем сумраке скрываются столы и шкафы, вот теперь можно понять страданияАдамастора. Но, видно, суждены Рикардо Рейсу еще более жестокие муки, ибо всамый последний момент слышится двойной удар дверного молотка. Кажется, что домвздрагивает от крыши до основания, будто сейсмическая волна прошла подфундаментом. Рикардо Рейс не подскочил к окну, не выглянул наружу и потому незнает, кто это идет к нему — он выскакивает на лестницу, дернуть проволокудистанционного запора и слышит, как соседка сверху открыла дверь и произнесла:Ах, извините, мне показалось, что это ко мне, дело известное, фраза знакомая,передаваемая соседками, охочими до подробностей чужой жизни, из поколения впоколение, завещаемая по наследству с ничтожными изменениями — если дверноймолоток уже заменен электрическим звонком, то говорят «звонили» вместо«стучали», однако ложь остается ложью. Это Марсенда. Рикардо Рейс, опершись наперила, смотрит, как она поднимается и на середине пролета поднимает голову, чтобыубедиться, что здесь и в самом деле живет тот, к кому она пришла, и улыбается,и он улыбается в ответ, и эти улыбки не перед зеркалом делаются, у них естьадрес и цель. Рикардо Рейс, отступив к двери, когда Марсенда, одолеваетпоследний марш, заметил, что позабыл включить свет на лестнице, стало быть,принимает ее чуть ли не в потемках, и, пока он колеблется, зажигать или нет,где-то на другом уровне его сознания рождается удивленная мысль — как моглавозникнуть у нее на лице улыбка такая сияющая, такая лучезарная, что дажеотсюда, сверху, ее видно, и улыбка эта — мне и передо мной, и какие же словаследует произнести, нельзя же сказать: Ну-с, как мы поживаем? или по-плебейскивоскликнуть: Цветете как роза! или романтически пожаловаться: Я уж было отчаялсяи надежду потерял, но вот она вошла, я закрываю дверь, и никто из нас невымолвил пока ни слова. Рикардо Рейс взял ее за руку — за правую — нет, не длятого, чтобы приветствовать, а всего лишь желая провести по своему домашнемулабиринту: не в спальню, разумеется, это неприлично, но и не в столовую, кактам усесться за длинным столом — бок о бок или напротив? и сколько их тамбудет? он, как известно, бесчислен, да и она — наверняка не единственна, ну,что же, тогда в кабинет? она сядет на один диван, я — на другой, вот наконецвошли, и ударил свет с потолка и с письменного стола, Марсенда оглядываеттяжеловесную мебель, полки с немногими книгами, зеленое сукно, и Рикардо Рейсговорит: Я вас поцелую, она не ответила и медленным движением взялась правой рукойза локоть левой, приподняв ее до уровня груди: что означает это движение?протест? просьбу? капитуляцию? рука в таком положении — это препона, это отказ.Рикардо Рейс сделал шаг вперед, Марсенда не шевельнулась, еще шаг,приблизившись почти вплотную, и тогда она бессильно роняет правую руку, ставшуювдруг такой же безжизненной, как левая, ибо жизнь разделилась междузаколотившимся сердцем и задрожавшими коленями, и видит медленно надвигающеесялицо мужчины, чувствует, как рождается в горле рыдание, в его горле, в еегорле, губы их соприкасаются, это и есть поцелуй? — думает она, но это лишьначало поцелуя, и губы его сильнее прижимаются к ее губам, размыкают их, вотона, судьба плоти — раскрываться, и вот руки Рикардо Рейса обхватывают ее заталию и за плечи, притягивают к себе, грудь ее впервые приникла к мужскойгруди, она понимает, что поцелуй еще не кончен, и даже невозможно себепредставить, что он будет кончен, и мир вернется к своему началу, впервоначальность неведения, но она сознает и то, что нельзя стоять так вот,опустив руки, надо что-то сделать, и правая рука поднимается на плечо РикардоРейса, а левая — по-прежнему мертва или спит и, значит, видит сны, во снеприпоминая движения, что делала когда-то, выбирает, смыкает, увлекает те,которые во сне поднимут ее до другой руки, так что можно будет сплести пальцы,скрестить их на затылке мужчины, ничего не должна она Рикардо Рейсу — онаотвечает на поцелуй поцелуем, на прикосновение — прикосновением, я думала обэтом, когда решилась прийти сюда, думала, когда вышла из отеля, думала, когдаподнималась по лестнице и увидела, как он стоит на площадке, облокотясь оперила, я думала: Он поцелует меня. Правая рука, будто в изнеможении,соскальзывает с его плеча, а левая и никогда там не бывала, теперь приходитчеред всему телу волнообразно откинуться назад, поскольку поцелуй достигпредела, за которым сам по себе становится уже недостаточен, и надо оторватьсяот губ друг друга прежде, чем томительное напряжение переведет нас в следующуюстадию, когда торопливые, задыхающиеся, краткие поцелуи перестанутдовольствоваться губами, но постоянно, вновь и вновь, едва успев оторваться,будут вновь припадать к ним, что знает всякий/ мало-мальски опытный по этойчасти человек, никак не Марсенда, которая впервые оказалась в кольце мужскихрук и впервые целуется, но не умом и не опытом — всем своим телом, всем скрытыми явленным, постигла она, что чем дольше поцелуй, тем острей становится жаднаянеобходимость повторять его снова и снова в некоем крещендо, а достичь его высшейточки человеку своими силами не дано, для этого, видно, есть другие пути, воткак этот ком в горле — он ведь не растет, но и не проходит, это еле слышныйголос, произносящий: Не надо, и добавляющий, бог весть из каких соображений,быть может, боясь обидеть: Давайте сядем. Рикардо Рейс подводит ее к дивану,помогает сесть, не зная, что сделать в следующий миг, какое слово уместнопроизнести — объясниться ли в любви, просто попросить ли прощения, преклонитьли колени у ее ног для первого или второго, хранить ли молчание, дожидаясь,когда заговорит она: все кажется ему фальшивым и бесчестным, правдиво иискренно было только сказать: Я вас поцелую — и поступить в соответствии сосказанным. Марсенда сидит, опустив на колени левую руку, словно выставляя ее напоказ,словно беря ее в свидетели. Сел и Рикардо Рейс, они поглядели друг на друга, иобоим в этот миг казалось, что тела их превратились в огромные, тихо рокочущиераковины. Может быть, не надо говорить этого, но я ждала, что вы меняпоцелуете, сказала Марсенда. Рикардо Рейс подался вперед, взял ее правую руку,поднес к губам и наконец заговорил: Не знаю, что двигало мной — любовь илиотчаяние, а она отвечала: Меня никто не целовал раньше, и потому я не умеюразличать любовь и отчаяние. Но теперь, по крайней мере, узнаете, чточувствовали. Я чувствовала поцелуй, как море должно чувствовать волну, если вэтих словах есть хоть капля смысла, но это — о том, что я чувствую сейчас, а нетогда. Все эти последние дни я только и делал, что ждал вас, и спрашивал себя,что произойдет, если вы придете, и никак не предполагал такого оборота событий,и лишь в тот миг, когда вы вошли, я понял, что поцеловать вас — вотединственное, в чем есть смысл, и когда я говорил минуту назад, что не знаю,любовь или отчаяние двигали мной, то понимал значение своих слов, а теперь —нет. Вы хотите сказать, что в конце концов не испытываете отчаяние или что вконце концов не чувствуете ко мне любви? Полагаю, что всякий мужчина любитженщину, которую целует, пусть даже — от отчаяния. И каковы же причины вашегоотчаяния? Причина одна — пустота. Грех жаловаться человеку, у которогодействуют обе руки. Да я не жалуюсь, просто думаю, что лишь от самогобезнадежного отчаяния можно сказать женщине, как я сказал: Я вас поцелую. Наэти слова могла вас подвигнуть и любовь. Любовь заставила бы меня просто васпоцеловать, не предваряя поцелуй словами. Значит, вы меня не любите? Вы мненравитесь. И вы мне нравитесь. И все же мы поцеловались не по этой причине.Получается, что так. И как же нам быть теперь? Я сижу здесь, в вашем доме, умужчины, с которым говорила три раза в жизни, я пришла вас увидеть, услышатьваш голос, я хотела, чтобы вы меня поцеловали, а больше я ни о чем не хочудумать. Когда-нибудь — придется. Когда-нибудь, но не сегодня. Выпейте чаю,сейчас приготовлю, у меня еще есть печенье. Я вам помогу, а потом мне надобудет идти, отец может меня хватиться. Располагайтесь поудобней, будьте какдома, снимите жакет. Нет, мне хорошо и так.