– Когда наши вояки во время отступления меняли в деревняхсвоих коней на хлеб и муку, они говорили русским: «C’est un bon chеval»[43].Где там хороший?! Эти полудохлые клячи хороши были бы только на живодерне,поэтому все, ни на что не годное, теперь зовется у русских – шваль. Посмотрите!Это мы – шваль!

Оливье уткнулся в гриву лошади, и Анжель с изумлениемувидела, что он плачет.

– Ради бога! – в отчаянии возопил Гарофано. – Чего ты отнас-то хочешь?!

Анжель не слушала, что отвечал Оливье. Она пристальносмотрела на крыло темного леса, плавно огибавшее белое заснеженное поле.

Покружившись над лесом, огромная стая ворон с граемпонеслась над полем, над вздувшейся свинцово-серою рекой. Их неумолчный, зловещийкрик вызвал небольшую панику на мосту.

«Над русскими войсками кружился орел в день Бородина, и онивосприняли его как предвестие победы, – вспомнила Анжель рассказ Оливье. – Анад нами кружит черное воронье... Не заклюет ли оно нас?»

Анжель подняла глаза к небу. Ветер гнал серые клочковатыетучи на западе, а над темным лесным крылом светило-голубело ясное небо.

Там, на востоке, оставалась Россия. Чем была для Анжель этастрана? Темной бездной беспамятства и беспрестанных страданий... Стоит ли жалетьо ней?! Но почему так щемит, так ноет сердце?

– Ну вот что! – воскликнул потерявший терпение Гарофано. –Если вы решили кормиться русскими воронами – на здоровье! А я отправляюсь намост. А вы как хотите! Addio![44] – И он поскакал с холма, ничуть несомневаясь, что Оливье и Анжель не замедлят последовать за ним. Так ипроизошло.

* * *

Не зря опасался Гарофано: они упустили благоприятный момент.Император, его свита и гвардия уже переправились, и как ни пытались недавноприбывшие в армию жандармы упорядочить переправу, ничего у них не получалось.Множество людей скопилoсь на мосту, да и вокруг него царило настоящеестолпотворение, еще усиленное тем, что ветер донес издалека громы русскихпушек. Началась паника. Только первые ряды могли видеть оба моста черезБерезину, поэтому остальная толпа, не видя мостов, оттесняла к реке всех, ктонаходился впереди, сталкивая их в реку.

К счастью, Оливье, Анжель и Гарофано находились прямонапротив правого моста и поэтому ступили на него... точнее сказать, быливнесены на шаткие настилы. Оливье и Гарофано с ужасом наблюдали, как те самыесолдаты, которые ранее, в бою, бросились бы на выручку товарищам, теперь думалитолько о сохранении своей собственной шкуры, хотя бы ценой жизни других.

Не могло быть и речи о том, что кто-то пропустит впередженщину или остережется толкнуть ее, а потому Оливье и Гарофано вцепились вАнжель с двух сторон и волокли ее, ограждая своими телами.

– Questo e Inferno! Questo e Inferno![45] – беспрестаннобормотал Гарофано, а Оливье только шипел сквозь стиснутые зубы, когда получалособенно сильные тычки.

Внезапно лошадь Гарофано провалилась копытом меж досокнастила, упала, но подняться не смогла и отчаянно забилась, сшибая с ногближайших к ней людей. Гарофано, вокруг руки которого был обмотан повод, упалодним из первых, увлекая за собою Анжель и Оливье. Какие-то люди наступали наних и тоже падали... Анжель поняла, что задыхается, и испустила отчаянный крик,тут же подхваченный другими. И вдруг она почувствовала, как навалившиеся на неетела разлетелись, будто по волшебству, а сама она поднята ввысь какой-тонеодолимой силою. Чьи-то руки стиснули ее тело, и, как ни испугана была Анжель,она ощутила животную похоть этих рук и испустила крик, в котором выразился весьее ужас перед неотвратимостью новой жестокой каверзы, которую подстроила ейвойна:

– Лелуп!

Ибо это был он. Увидев его, краснорожего и косматого, смаленькими свинячьими глазками, Анжель сочла, что настал ее последний час. РукиЛелупа до хруста стискивали ее ребра, однако Анжель как-то извернулась,рванулась – и впилась скрюченными пальцами в лицо Лелупа. Что-то мягко и влажноподалось под ее пальцами; Анжель взвизгнула, словно схватила скользкую змею, аЛелуп взвыл от боли, разжал руки и, прикрыв ладонями лицо, выпустил Анжель.

Она тяжело рухнула на спину Гарофано, который с величайшимтрудом выбрался из-под груды человеческих тел. Оба снова упали, и неведомо, чембы все кончилось, когда б не подоспел Оливье. Они укрылись за обломками каретыи, вцепившись друг в друга, с трудом перевели дух. Оливье и Гарофано какзаведенные твердили: «Боже мой!»

Анжель тихонько стонала без слез. С нею творилось что-тострашное. С утра донимавшая тошнота тяжелым комом стояла у самого горла; каждуюминуту она ждала, что ее наконец вырвет и станет чуть полегче, но ничего непроисходило. Это ужасно напугало ее, однако было нечто гораздо более кошмарное:Лелуп! Сейчас он очухается и снова бросится на нее!

Она приподнялась – и впрямь увидела Лелупа. Людскойводоворот закружил его, как щепку, и уже выбросил на стремнину, к спасительномуберегу, однако он, будто одержимый, рвался назад, простирая к Анжель своитолстые грязные пальцы. Его топтали ногами, шагая по его животу и голове, ноничто не могло сокрушить Лелупа. Неистощимый запас жизненных сил помог емуподняться, ухватившись за ногу какого-то кирасира. Чтобы устоять, тот уцепилсяза руку другого солдата, но споткнулся и свалился в Березину, увлекая за собойи Лелупа, и солдата. Кирасир и солдат тотчас исчезли под льдинами, а Лелупухватился за козлы, подпиравшие мост. Рядом плавала туша мертвой лошади, накоторую он и взобрался. Однако ему все же не удалось дотянуться до края моста,и он тщетно простирал руки, взывая о помощи.

Гарофано безотчетно подался в его сторону, но Оливье вовремяухватил его за полу.

– Некоторые люди после смерти становятся лучше, чем прижизни! – бросил он, увлекая за собою Гарофано и Анжель. Она оглянулась толькораз; и то ли почудилось ей, то ли она и впрямь увидела, как саперы и понтонерыбросили Лелупу конец веревки и он, ловко подхватив его, обвязал веревку вокругтуловища. Однако никто не собирался тащить его на мост, и он побрел по трупам ильдинам обратно к левому берегу, до которого добраться ему было гораздо ближе,чем до правого.

* * *