– Анжель! Ну посмотри на меня. Что с тобой? Успокойся. Ямало что понял из вашего разговора с этой проклятой бабой, но она говорилатакие жуткие вещи... И ты просто разволновалась. Ну хочешь, я брошу ее обратнов реку?

Он сделал движение к мадам Жизель, та взвизгнула, забилась вруках Гарофана, глядевшего на нее с нескрываемым отвращением.

– Хорошо бы! – мечтательно протянула Ангелина. – Но пустьживет. Ядовитые зубы у нее уже вырваны. А ты пойми: я никогда тебя не забуду,но мне надо вернуться. Я вспомнила, что я – русская! Я...

– Молчи! – прошептал Оливье, опасливо озираясь. – Тыбредишь, Анжель...

– Вот-вот, – кивнула мадам Жизель со злорадством. –Silentium! Silentium![49] Вообрази, что произойдет, если этим несчастным, едваизбежавшим смерти, сказать, что русская шлюха бесстыдно шпионила за ними?

– Заткнись! – рявкнул Гарофано.

– Да, помолчи, помолчи, Анжель, – твердил Оливье. – Уйдемотсюда. Ты отдохнешь в деревне, успокоишься... все пройдет.

– Ты что, ничего не понял?! – взъярилась Ангелина. – Ярусская! Меня увезли обманом, меня ждут дома...

Раздался хриплый смешок, и Ангелина воззрилась на мадамЖизель, которая так и закатывалась в руках озадаченного Гарофано.

– Вырваны зубы, говоришь, Анжель? Но осталось жало, и оно сосмертельным ядом. Имя ему – Моршан.

– Моршан? – переспросила Ангелина. Ее бросило в дрожь. – Ачто он?

– Он – ничего. Просто он прикончит князя и княгинюИзмайловых, лишь только слух о твоем появлении пройдет по Нижнему

– Вездесущий Моршан! – усмехнулась Ангелина. – Да егосхватят, стоит ему лишь приблизиться к дому.

– Моршан служит в доме твоего деда с той самой минуты, какты покинула город. Можно сказать, он держит руки на горле князя, и ничто непомешает ему, когда понадобится, сделать свою хватку смертельной! Ведь никто незнает, кто он такой. Один твой любовник, тот монах-оборванец, сдох, другоймерзавец, шпионивший в моем доме, исчез вместе с летательной машиной. Надеюсь,они разбились вдребезги в каком-нибудь дремучем лесу, а дикие звери пожрали ихтрупы!

Она затопала ногами, затрясла головой, как припадочная, иошалевший Гарофано оттолкнул от себя графиню и бросился с проклятиями в гору –вслед за группами солдат; сейчас ему хотелось только одного: как можно дальшеоказаться от этих баб, одна из которых – сумасшедшая, а другая – русскаяшпионка.

Оливье растерянно поглядел вслед приятелю.

– Дорогая, – прошептал он, склонившись над Анжель. – Милая,что с тобой?

О Господи, да что с нею? Что еще такого ужасного сказала этазлобная старуха? Отчего у Анжель вдруг подогнулись ноги? Да ведь она словноумирает, и руки прижаты к сердцу...

* * *

Она прижимала руки к сердцу, чтобы заглушить внезапную боль,от которой перехватило дыхание. Как странно вернулась к ней память: сначалапроснулся разум, и не прежде, чем он освоился со случившимся, пробудиласьпамять сердца... Лучше бы она никогда не пробуждалась! Невыносимо понять, чтоона была рядом с Никитою, в его объятиях, а говорила с ним, как с чужим, непонимала его страсти, его отчаяния; хотя памятью тела узнавала его и стремиласьк нему, единственному на свете. Сколько же ему пришлось перестрадать, когда онузнал, что невеста сбежала с другим! А потом вдруг увидел ее среди похотливыхгрубых солдат, вдобавок – неузнаваемую, неузнающую... Она представила, какзакрываются серые дерзкие глаза, а простреленное тело безвольно сползает постволу яблони. И вдруг ожило, забилось ее сердце – вопреки всему – с надеждой имольбой: он не мог умереть. Он был еще жив, когда Ангелине пришлось оставитьего. И непослушными губами она взмолилась, не сознавая, что наконец-то заговорилапо-русски:

– Друг ты мой сердечный, жив ли ты? Боже, не разлучи меня сединой в жизни отрадой!

Вот тут-то пошатнулся и Оливье, до сего момента не верившийво взаимные разоблачения Анжель и старой потаскухи. Но, услышав чужую речь, онпонял: та, к которой так рвется его сердце, недостижима для него. Эти русскиеслова воздвигали между ним и Анжель неодолимую стену, разрушать которую онбросился с безумством отчаяния.

Мадам Жизель в ужасе вскрикнула, когда прочла в его глазахсвой смертный приговор. Оливье готов был проткнуть ее штыком, задушить голымируками, снести голову саблей! Он желал сделать все это враз, а оттого чутьзамешкался... И в это мгновение глаза мадам Жизель вдруг радостно вспыхнули, аиз груди вырвался крик:

– Господин Биро!

Имя было знакомо Оливье, но откуда старая ведьма могла знатьначальника армейской разведки? Сейчас Оливье просто скажет, что задержалрусскую шпионку, и сдаст ему графиню, а пока Биро и его команда разберется, чтода как, он уведет отсюда Анжель. Ведь все равно ей нельзя вернуться! Сейчас онав отчаянии, но он исцелит ее душу своей любовью и заботой!

Оливье уже сделал шаг навстречу Биро, но остолбенел, увидев,с каким почтением тот взял руку мадам Жизель и поднес к губам.

– Графиня... нет слов, чтобы выразить мой восторг! Ужекоторый день я жду здесь вашего появления. Узнав, что рухнул мост, поспешилсюда в полном отчаянии, боясь, что никогда более вас не увижу, что заслуги вашиперед Францией и императором окажутся неоцененными. О, я бы не решился привезтитакую горькую весть в Мальмезон, мадам Жозефине! Какой счастливый случай спасвашу жизнь, дорогая графиня?

– А вот он, этот случай! – Мадам Жизель с усмешкой указалана Оливье, и тот поразился, как помолодело ее лицо, как расправились плечи,изменились манеры. Какая там старуха!.. Перед ним стояла светская дама едва подпятьдесят, и она была красавица! – Я видела императора на русском берегу, нотам открыть мое инкогнито было бы неразумно. Я решила положиться на судьбу,однако, когда мост обвалился... – Она содрогнулась, и Биро, сорвав с себяроскошную шубу, накинул ее на плечи графине.

– Господи Иисусе! Вам надо немедленно обсохнуть,переодеться!

– Момент! – остановила его графиня. – Сначала я должнаотдать кое-какие долги.

– Как прикажете, – кивнул Биро. – Ваше имя? – спросил он,благосклонно поглядывая на де ла Фонтейна.

– Оливье де... – начал было тот, да тотчас же осекся, ибопонял: нельзя открывать свое имя, пусть даже ему сейчас наденут на шею орденПочетного легиона.