– Барт, давай не будем ссориться.

– Ладно, – согласился он.

Она принялась вертеть в руках стакан для воды, он теребилсалфетку.

– Ну? – сказала она наконец.

– Что ну?

– Ты ведь, наверное, не просто так мне позвонил? Вот, мывстретились, ты подогрел себя виски, так давай, выкладывай, что ты хотел мнесказать.

– Твоя простуда совсем прошла, – сказал он не к месту,продолжая теребить салфетку. Он не мог сказать ей о том, что вертелось у него вголове: о том, как она изменилась, о том, какой неожиданно утонченной и опаснойпредстала она перед ним, словно забежавшая в ресторан шикарная секретарша,которая съедает свой ленч на час позже и согласится на исходящее от мужчиныпредложение выпить, только если на нем четырехсотдолларовый костюм. А уж ценукостюма она мгновенно определит, едва лишь взглянув на покрой.

– Что мы будем делать, Барт?

– Я схожу к психиатру, если ты настаиваешь, – сказал он,понижая голос.

– Когда?

– Скоро.

– Если захочешь, ты мог бы пойти на прием даже сегодня, тыеще успеешь.

– Я не знаю ни одного психиатра.

– Есть же справочники.

– Не лучший способ найти человека, которому доверяешь своимозги.

– Ты сердишься на меня?

– Видишь ли, я не работаю. А платить пятьдесят долларов вчас за врача – не слишком ли это много для безработного парня?

– А про меня ты забыл? – резко спросила она. – Как тыдумаешь, на что я живу? На деньги своих родителей. А они, между прочим, давнона пенсии, да будет тебе известно.

– Мне прекрасно известно, что у твоего папаши достаточноакций «СОИ» и «Бичкрафта», чтобы вы втроем без забот могли встретить третьетысячелетие.

– Барт, все это не так. – Голос ее звучал удивленно иобиженно.

– Как же, не так! Не надо мне вешать лапшу на уши! Ктопрошлой зимой ездил на Ямайку, а? А в позапрошлом году они были на Майами, аеще за год до этого – на Гонолулу и, подумать только, в Фонтенбло! И не говоримне, пожалуйста, что на все это хватит пенсии отставного инженера. Так что ненадо мне рассказывать про своих бедненьких родителей, Мэри!

– Прекрати, Барт, прошу тебя.

– Я уж не говорю о кадиллаке «Гран де Билль» и микроавтобусе«Бонневилль». Неплохо, совсем неплохо. Скажи мне, на чем именно они ездят вслужбу социального обеспечения за талонами на бесплатные обеды?

– Прекрати! – зашипела она на него, и губы ее слегка оттянулисьназад, обнажив белые, ровные зубки, а пальцы вцепились в край стола.

– Извини, – пробормотал он.

– Ленч несут.

После того как официант поставил перед ними блюда сэндибургерами и жареной французской картошкой и маленькие тарелочки с горошкоми зеленым луком и бесшумно удалился, в накаленной атмосфере их общения повеялонекоторой прохладой. Некоторое время они ели, не разговаривая друг с другом, восновном сосредоточившись на том, чтобы не вымазать подбородок и не капнутьсоус на колени. Интересно, – подумал он, – сколько же семей эндибургер спас отразвода? Благодаря всего лишь одному провиденциальному качеству: когда ешь его,приходится заткнуться.

Она положила на тарелку недоеденный эндибургер, вытерла ротсалфеткой и сказала:

– Они остались такими же вкусными, как и раньше. Скажи мне,Барт, у тебя есть какие-нибудь разумные мысли по поводу того, что нам делать?

– Разумеется, есть, – уязвленно сказал он. Правда, он незнал, в чем они заключаются. Вот если бы он принял еще один двойной, то, можетбыть, мыслей бы и прибавилось.

– Ты хочешь развестись?

– Нет, – ответил он. Ну вот, появляются первые позитивныесоображения.

– Ты хочешь, чтобы я вернулась?

– А ты сама хочешь?

– Я не знаю, – сказала она. – Видишь ли, Барт, я должнасказать тебе одну вещь. Впервые за двадцать лет своей жизни меня охватилобеспокойство за себя. Мне стало за себя страшно. – Она взяла с тарелкиэндибургер и начала было подносить его ко рту, но на полдороге остановилась. –А ты знаешь, что я чуть не отказала тебе? Тебе это хоть раз приходило в голову?

Похоже, появившееся у него на лице выражение удивленияудовлетворило ее.

– Не думаю, не думаю. Для этого у тебя недостаточнопроницательности. Разумеется, я была беременна, и поэтому хотела выйти за тебязамуж. Но что-то во мне противилось этому. Что-то нашептывало мне, что этобудет самая большая ошибка в моей жизни. Так я и жарилась на медленном огне втечение трех дней. Каждый раз, когда я просыпалась, меня рвало, и я ненавиделатебя за это. Самые разные мысли лезли мне в голову. Сбежать. Сделать аборт.Родить ребенка и отказаться от него. Родить ребенка и самой его вырастить. Но,в конце концов, я решила поступить благоразумно. Благоразумно. – Онарассмеялась. – И потеряла ребенка.

– Да, потеряла, – пробормотал он, надеясь, что разговорсвернет на другую тему. Уж слишком гнусные ощущения он испытывал – словнослучайно на улице наступил на чью-то блевотину.

– Но я была счастлива с тобой, Барт.

– Вот как? – спросил он машинально. Он ощутил в себе желаниеубраться отсюда как можно скорее. Этот разговор не приносил никакой пользы.Ему, по крайней мере.

– Да. Но с женщиной в браке происходит что-то такое, что смужчиной не случается. Помнишь то время, когда ты был ребенком? Ты ведь никогдане беспокоился о своих родителях. Ты просто знал, что они всегда окажутсярядом, и они действительно были рядом. А вместе с ними и еда, и тепло, иодежда.

– Да, наверное.

– И вот я забеременела, по глупости. И на три дня передомной открылся дивный новый мир. – Она подалась вперед, взгляд ее был нервным ивозбужденным, и он осознал с растущим удивлением, что весь этот монолог был длянее важным, что для нее это не просто болтовня с ее бездетными подругами, илиобсуждение вопроса о том, какую пару слаксов ей лучше купить в Бенбери, илидогадки по поводу того, с кем именно из знаменитостей Мерв Гриффин будетболтать в половину пятого. Это было для нее важно. Так неужели же она прошлачерез двадцать лет семейной жизни с таким скудным багажом? Подумать только,одна важная мысль, всего одна! Господи, за двадцать-то лет! Он неожиданнопочувствовал боль в животе. Воспоминание о том, как она подбирала бутылку уобочины и победно размахивала ей над головой, нравилось ему куда больше.

– Я считала себя независимой личностью, – продолжала она. –Независимой личностью, которая ни в чем не должна никому давать отчет и никомуне должна подчиняться. И чтобы вокруг меня не было никого, кто пытался бы меняизменить, потому что я-то знала, что меня можно изменить. Я была слишкомподатливой – это всегда было моей главной слабостью. Но у меня не было ниодного человека, на которого я могла бы опереться, когда я была больна,испугана или сломлена. И вот я решила поступить благоразумно. Как поступили всвое время моя мать и мать моей матери. Как поступали мои подруги. Я уже усталабыть невестой на выданье и заманивать женихов. И вот я сказала да, что ты,собственно говоря, и ожидал, и все пошло своим чередом. Беспокоиться было не очем, и когда сначала у меня родился мертвый ребенок, а потом умер Чарли, торядом со мной оставался ты. А ты всегда ко мне очень хорошо относился. Япрекрасно понимаю это и очень это ценю. Но я жила в клетке, в закрытой на замокдушной клетке. Я разучилась думать. Я думала, что я думаю, но это былонеправдой. А теперь мне больно думать. Очень больно. – Она устремила на негоисполненный негодования взгляд. С минуту они молчали, и негодование в ее глазахпогасло. – Так что я прошу тебя, Барт, чтобы ты думал за меня. Что мы будемделать?