у Руссо доступно всем гражданам, соответствует особая форма воли. Действительно, «Правительственный организм» как моральное лицо обладает особой идентичностью, «отдельным Я». А его члены обладают «общей» «чувствительностью», необходимой для того, чтобы «действовать согласно»: «Чтобы Правительственный организм получил собственное существование, жил действительной жизнью, отличающей его от организма Государства, чтобы все его члены могли действовать согласно и в соответствии с той целью, для которой он был учрежден, он должен обладать отдельным Я, чувствительностью, общей его членам, силой, собственной волей, направленной к его сохранению» (id., р. 399). Но существует также и опасность того, что эта «общая чувствительность», основанная на близости, обернется злой силой, которая отвлечет правителей от общей воли, от воли «государственного организма», и приведет к заговору против общего блага.

Таким образом, у каждого члена града можно различить «три существенно различных вида воли»: во-первых, «собственную волю индивидуума, которая стремится лишь к своей частной выгоде»; во-вторых, «общую волю магистратов, которая совпадает... с выгодой государя»; и, наконец, «волю народа или верховную волю» (id., р. 400). В отличие от «воли народа», «которая является общей как по отношению к Государству, рассматриваемому как целое, так и по отношению к Правительству, рассматриваемому как часть целого» (id., р. 401), «воля магистратов» является «общей по отношению к Правительству и частной — по отношению к Государству, в состав которого входит данное Правительство» (id., р. 401). В этом смысле она составляет «корпоративную волю» (volonte de corps), которая по своей структуре вполне схожа с «заговорами», «частными ассоциациями», образующимися «в ущерб основной ассоциации». «Воля каждой из этих ассоциаций становится общею по отношению к ее членам и частною по отношению к Государству» (id., р. 371). Сущность правительства характеризуется, в частности, строгим законом, который интерпретируется Руссо то в терминах исторического закона, то в терминах биологического закона, ведущего правительство к вырождению, упадку: «При совершенных законах воля частная или индивидуальная должна быть ничтожна; корпоративная воля, присущая Правительству, должна иметь весьма подчиненное значение; и, следовательно, воля общая или верховная должна быть всегда преобладающей... Напротив, в силу естественного порядка вещей... общая воля всегда самая слабая, второе место занимает воля корпоративная, самое же первое из всех — воля каждого отдельного лица; таким образом, в Правительстве каждый член, во-первых, это он сам, затем магистрат и потом гражданин; последовательность прямо противоположная той, какой требует общественное состояние» (id., р. 401). Из этого следует, что «как частная воля непрестанно действует против общей, так и Правительство постоянно направляет свои усилия против суверенитета... В этом и заключается исконный и непременный порок, который с самого рождения Политического организма беспрестанно стремится его разрушить, подобно тому как старость и смерть разрушают в конце концов тело человека» (id., р. 421). Эта «склонность к вырождению» (id., р. 421) может быть приостановлена, но полностью исправить ее последствия невозможно, поскольку различные типы воли определяются различными силами. Сила воли в каждом теле (индивидуальном или коллективном) является тем большей, чем менее общим является ее характер. Именно осознание этой печальной закономерности и приводит Руссо к критике «идеи представительства» (Furet, 1978, р. 253).

Способность каждого человека выступать в трех различных состояниях ставит вопрос о завершении испытания, в ходе которого люди соизмеряют свое величие. Действительно, в гражданском граде люди являются великими или малыми в зависимости от того, рассматриваются ли они как частные лица или как граждане — члены коллективного суверена. Иными словами, величие людей зависит от того, является ли воля, побуждающая их к действию, частной или общей, направленной на общий интерес.

Получается, что в гражданском граде, как и в граде вдохновения, пусть и не в той же степени, величие понимается как некоторое свойство человеческого сознания, как подлинность (authenticite) внутреннего мира (for interieur), с трудом поддающегося объективации. Поскольку глубина душевная не имеет очевидных внешних признаков, она не может быть предметом непосредственного суждения других людей. И уверения человека в том, что его воля направлена на достижение общего блага, могут оказаться не чем иным, как простым обманом. Например, как дать оценку решениям, которые направлены на изменение будущего (как это свойственно политическим решениям) и, соответственно, не могут стать предметом непосредственной проверки в настоящем? Как определить в такой ситуации, чем действительно движимы заявления людей, ссылающихся на общую волю: добродетелью или же частными интересами и страстями? Поскольку люди обладают способностью скрывать от других и даже иногда от самих себя свои истинные намерения, а также состояние (частное или общее), в котором они пребывают в момент действия, то объединение людей может оказаться не чем иным, как обманом, стратегическим ходом, в котором надуватели заручаются сотрудничеством и поддержкой добродетельных и наивных людей. Тем самым отношения между людьми могут быть легко омрачены подозрением. Ведь прежде чем дать свое согласие на то, чего требуют от вас другие, и, в частности, на то, чего правители требуют от честных граждан, необходимо подвергнуть испытанию не столько внешнее проявление действий правителей, сколько их намерения. Иными словами, поскольку сами действия людей, взывающих к общему благу, могут быть чисто стратегическими и обманчивыми, необходимо подвергнуть проверке то, что скрывается в глубине их сознания или даже в потайных уголках их подсознания. В таких условиях поиск истины может опираться только на косвенные и едва уловимые признаки тайных намерений стратегов, которые ускользают из-под их контроля против их собственной воли. Подобная бдительность, противоречащая представлению об искренности, теплоте и непроизвольном характере человеческих отношений, является тем не менее необходимой, чтобы разоблачить за красноречивыми заявлениями об альтруизме всемогущество эгоистических интересов. Подобная подозрительность оправдывается тем, что склонность индивидов вступать в непосредственные отношения для достижения личных интересов — вместо того, чтобы принимать участие в политическом организме как целом, — представляет угрозу для всего Государства. Таким образом, политическая деятельность подразумевает не только добродетельность, но и проницательность.

Участники политического действия должны обладать необходимыми когнитивными способностями, а именно способностью к критическому суждению, чтобы распознать и истолковать признаки эгоизма или признаки искажения общей воли и разоблачить частные интересы, скрывающиеся за внешней добродетелью. Когда «порвалась связь общественная во всех сердцах, когда самая низкая корысть нагло прикрывается священным именем общественного блага, — тогда общая воля немеет; все, руководствуясь тайными своими побуждениями, подают голос уже не как граждане, будто бы Государства никогда и не существовало; и под именем законов обманом проводят неправые декреты, имеющие целью лишь частные интересы» (Rousseau, 1964, CS, p. 438). «Новые принципы», изложенные в «Общественном договоре», были малоизвестны современникам Руссо. Зато они стали пользоваться большим успехом во времена Французской революции. Как пишет Майкл