– Он назвался? – спросил Алекс.

– Назвался Карповым Андреем Васильевичем. Доктором. Якобы, Елизавета Львовна, матушку вашу он врачевал когда-то.

И оба они с Кошкиным отметили, как тотчас изменилось лицо Лизы.

Несмотря на поздний час на Шарташской даче никто не спал. Разложив на столе записки Анны Кулагиной, Кошкин долго изучал их, рассматривал и так, и эдак. Однако надежды, что почерк неизвестного Andre хоть немного похож на почерк письма, которое пришло Прасковье Денисовой якобы из пермской гимназии, – не оправдались. Их писали разные люди.

И, по правде сказать, на этом интерес Кошкина к запискам был исчерпан. Может, они и помогут Елизавете Львовне разобраться с прошлым ее семьи – но к раскрытию преступлений душителя приблизят вряд ли.

Хотя m-lle Кулагина так не считала.

– Этого доктора, нашего соседа, зовут Андрей! Так же, как отправителя писем! – горячилась она. – Что, если это он и есть?!

– Маловероятно, – скупо отозвался Кошкин. – А впрочем, вы вполне можете побеседовать с ним завтра – он был бы не против, я думаю.

Та не унималась:

– А потертости в записке? Возле буквы «к»! Что бы это означало? Что моя тетка могла пожелать скрыть?

Пока Кошкин нехотя препирался с невестой Алекса, сам Алекс, отыскав лупу, на просвет рассматривал злополучную записку. И что-то, кажется, разглядел, подозвал Лизу.

Кошкин невольно улыбнулся, наблюдая, как они оба склонили головы над мятым листком, как легко и совершенно без смущения переговаривались, и какая в общем-то отличная пара из них вышла. Кошкин рад был за них. Но вот себя нынче ощущал третьим лишним.

– Исправление это только одним можно объяснить, – заговорил Алекс, – очевидно, прежде здесь было написано «ко», а не «к»…

– …«ко Льву»… – сама догадалась Елизавета Львовна. – Мама писала, что уезжает ко Льву, к Л., к моему отцу. Но моя тетка исправила «Л.» на «А.», дорисовав «перекладину», и затерла лишнюю букву. Все – чтобы выставить маму изменщицей! Но матушка всего-то писала, что уезжает к мужу, в этом нет ничего аморального! Она оболгала маму! Зачем?..

Алекс пожал плечами:

– Очевидно, Аглая полагала, что домой ваша матушка уже не вернется. Потому что мертва. Кажется, вы правы были, Лиза.

– Полагаете, Аглая ее и убила? – чуть слышно спросила та.

Алекс снова пожал плечами, не ответил. Спустя столько лет, наверняка об этом могла теперь сказать сама лишь Аглая.

Кошкина же новость подстегнула подняться немедленно из-за стола и начать собираться:

– Боюсь, мне нужно срочно ехать в город. Всего доброго, Елизавета Львовна, Алекс…

Так же скоро он покинул дом Кулагиных, и Алекс догнал его уже во дворе, пока Кошкин спешно седлал одну из лошадей.

– Ночь на дворе, Степан, останьтесь до утра.

– Пока доеду, как раз рассветет – и как бы уже не было поздно.

– А этот сосед – Андрей Васильевич? Лиза права, его непременно нужно допросить.

Кошкин согласился:

– Вы и займитесь этим, Алекс. Вам не впервой, управитесь. Как бы там ни было, что-то срочное этот Андрей скажет едва ли – а вот быть в Екатеринбурге мне нужно чем скорее, тем лучше.

Алекс явно его не понимал и даже не одобрял, пришлось объясниться.

– Нынче утром на вокзале, пока ждал Елизавету Львовну во всем этом гриме, я долго наблюдал за приезжими. Как они сходят с поезда, как озираются, не зная, куда идти, да к кому обратиться – особенно, ежели это приезжие из деревень да поселков, коих полно в округе. Особенно, если это девицы, вроде жертв душителя. Все они, пожалуй, только к ямщикам садятся охотно, без опаски.

– Если есть деньги на ямщика, – заметил Алекс. – А у приезжих из поселков девиц они есть едва ли.

– Вот именно, – кивнул Кошкин. – Потому версию, что душитель – вокзальный ямщик, я отверг вскоре. А после приметил, как к одной из таких приезжих девушек запросто обратилась старушонка-божий одуванчик. Комнату ей предлагала задешево сдать. – Кошкин покосился на Алекса, – а поработали б вы в полиции с мое, были б наслышаны, что под видом таких вот доброхоток девушек частенько вербуют содержательницы борделей. Комнату обещают или место горничной в богатом доме. Дурочки верят, садятся к ним в коляску и едут к черту на куличики – а как опомнятся, уже поздно. А пожаловаться некому: родни нет, и не ищет их никто.

– Полагаете, и Аглая тем промышляла?.. Разве что, что не в бордель увозила девушек, а кому-то из своих безумных родственников на потеху.

На сто процентов Кошкин не был в этом уверен, ибо с Аглаей Савиной даже не виделся до того ни разу. Однако слишком часто ее имя мелькало в сомнительных историях, и очевидная причастность к исчезновению родной сестры стала последней каплей.

– Нужно с этой дамой побеседовать – как минимум. И запросить образец почерка.

И еще более Кошкина подстегнуло то, что Алекс, который имел удовольствие лично общаться с Аглаей Савиной, версию эту, кажется, вполне принимал…

Опрометчиво было ехать в город сейчас же, ночью – но Кошкина мучили дурные предчувствия, и он боялся не успеть. В Екатеринбурге был к утру и, поразмыслив, отправился сперва в участок. Зная докучливость Образцова, первым делом составил по всей форме документы для обыска в доходном доме Аглаи Савиной; в качестве свидетельницы вписал имя племянницы ее, Елизаветы Львовны, да за печатью поехал к Образцову. Образцова, впрочем, не застал. И, хоть было то рискованно, отправился на обыск без резолюции – а для страховки позвал с собою двух толковых ребят из полицейской стражи.

– Рано еще, Степан Егорыч, спит хозяйка, небось, – зевая, прокомментировал служитель, когда, после настойчивого стука, дверь никто не открыл.

А предчувствие Кошкина разыгралось и того более. Хотя возле парадного входа стояла тишь да благодать – ничего не предвещало беды.

– Со двора постучим, – мрачно отозвался Кошкин. – Черный ход наверняка есть.

И он действительно был.

Первым делом Кошкин увидал во дворе доходного дома черную крытую коляску без лошадей. И стекла черным занавешены изнутри.

Кошкин расчехлил кобуру с револьвером – проверенным, привезенным из Петербурга наганом, барабан которого заправил полностью еще намедни. Тяжело сглотнул и откинул дверцу, заглянул внутрь. Ничего, впрочем, не обнаружил. Разве что шпилька дамская с большой красной бусиной на полу валялась, под сидением. Шпильку Кошкин упаковал в бумажный конверт и припрятал в кармане брюк.

В дом он вошел первым: эти двери заперты вовсе не были. И – тотчас окунулся в гомон дешевых меблировок. Жильцы – студенты, рабочие, их жены, прочий небогатый люд, кто с тазами, кто со сковородками шнырял по коридору и лестнице, опасливо косясь на полицейских служителей.