– Хозяйка где? – спросил Кошкин у очередного юного студента, и тот нехотя мотнул головой на запертые двери в конце коридора.

То была хозяйская половина, и, несмотря на заверения, что Аглая Даниловна никуда не выходила, дверей она отпирать не пожелала. Или не могла.

– Ломаем? – спросил полицейский, что покрепче.

– Погоди, может ключ найдется, – остановил Кошкин.

Шуметь понапрасну не хотелось – тем более, что запасной ключ и правда сумели отыскать с помощью жильцов. Перед тем как отворить дверь, Кошкин разогнал любопытствующих по комнатам, вынул револьвер, приложил к губам палец, давая понять подручным, что вести себя надобно тихо и – снова первым – отворил дверь.

Хозяйская половина встретила небывалой тишиной – только где-то в глубине слышался неясный женский голос. То ли мольба, то ли плач. Тут уж и подручным стало не по себе, а Кошкин пожалел, что взял с собою мало людей.

Жила Аглая Савина богато: что ни подсвечник, то медный или серебряный; что ни стул, то обитый парчой или бархатом. А впрочем, все это богатство было покрыто таким слоем пыли, паутины, кошачьей шерсти и не пойми какой грязи, что непроизвольно хотелось поморщиться и зажать пальцами нос.

Комнат здесь было немало: какие-то заперты, какие-то завалены тем же хламом. Имелась и темная совершенно не освещенная лестница на второй этаж – оттуда, вероятно, и слышался женский голос.

Однако прежде чем подняться, Кошкин толкнул еще одну дверь в еще одну комнату, бывшую, судя по всему, гостиной. И внутри первым делом увидел на замызганном паркете разбитую рамку от фотокарточки. Не удержался оттого, чтобы наклониться и поднять саму карточку – уж больно примечательным было лицо женщины, что там изображено. Точь-в-точь Лиза Кулагина! Даже миловиднее, на вкус Кошкина.

А после он поднял голову, и то, что в полумраке комнаты прежде виделось ему очередной грудой тряпья – оказалось навзничь упавшим в кресло женским телом, одетым в это самое тряпье. Распахнув глаза и рот в застывшем ужасе, женщина откинула голову на спинку кресла. А желтое лицо рассекали несколько черных потеков из раны в середине лба. Женщина, без сомнения, была мертва.

– Степан Егорыч!..

В комнату влетел полицейский и, тоже увидав труп, замолчал, забыв обо всем на свете. Кошкину пришлось прикрикнуть:

– Что там?!

– Наверху, – сглотнув, отозвался подручный. – Она там живая – наверху!

Дверь в одну из комнат на втором этаже была чуть приоткрыта – достаточно для того, чтобы видеть, край основательной дубовой кровати с рваным пыльным балдахином и тонкое девичье запястье, привязанное к одной из стоек. Девушка уже не плакала, всхлипывала лишь изредка.

Никто из полицейских войти или хотя бы коснуться двери не решался. Ждали команды. Оно и верно: черт его знает, кто может быть в той комнате, кроме девушки.

Кошкин, взвел курок нагана, переглянулся с подручными и осторожно, дулом револьвера, толкнул створку двери.

– Спокойно! Стрелять не вздумай, Кошкин! – тотчас прогремел из комнаты такой знакомый голос помощника полицмейстера Образцова.

В штатских рубахе и брюках, без форменного мундира, он сидел на крою той же кровати и ладонью зажимал девушке рот. Впрочем, едва Кошкин вошел – отпустил ее немедля. Примирительно поднял руки. Только глазами стрельнул в сторону – на тумбу, где, возле таза с водой, лежал его собственный револьвер системы Вэбли.

– Ни с места! – гаркнул Кошкин, предупредив намерение начальника тот револьвер схватить.

Уверенней нацелил дуло нагана в грудь Образцова – и понятия не имел, что ему делать дальше…

Люди, что смотрели за домом эти двадцать лет, были добры и бесконечно внимательны – и все же Лиза, никому уже не доверяя, поглядывала на них с опаской. Алекс пошел на хитрость: назвался приятелем Льва Александровича, вручил управляющему письмо от батюшки, а Лизу, не моргнув глазом, представил своей молодой женой. Те поверили, конечно. Они и хозяина-то дома едва ли помнили в лицо, а о дочке его и подавно не знали.

Потому безо всякой посторонней мысли и уж точно без специальных распоряжений приготовили им одну спальню на двоих…

Марфа, утомленна за день, давно спала, а простодушную экономку не насторожило даже, какой ярко-свекольной краской залилась Лиза до самых кончиков ушей, когда она поинтересовалась: помочь ли госпоже переодеться ко сну – или супруг поможет?

Лиза себя полагала барышней прогрессивной, храброй и лишенной всяческих глупых предрассудков. И Алекса она любила, без сомнений! Однако еле удержалась тогда, чтобы ни сбежать из спальни да ни спрятаться где-нибудь до рассвета… Или, еще лучше: потребовать от «супруга», чтобы он ночевал в другом месте!

Тем удивительнее было для Лизы, что, когда после ухода экономки, Алекс действительно явился в их спальню, она – внезапно – никакого смущения не чувствовала. Даже посетовала, что экономка таки переодела ее сама. Происходящее, скорее, забавляло ее и отчасти приятно волновало.

– Право, я не знала, что вы так коварны, Александр Николаевич! – заявила Лиза с наигранным возмущением. – Весь дом заставили поверить в вашу ложь – а бедной честной девушке теперь и деваться некуда.

А после честная девушка закинула руки на плечи своему соблазнителю и наклонила голову, чтобы тому удобней было ее поцеловать.

– Вы еще не знаете, Елизавета Львовна, как я коварен, – в тон ей отозвался Алекс и охотно привлек ее к себе, поцеловал.

Но в самый неподходящий момент вдруг отстранился, как ни в чем не бывало:

– Я зашел лишь пожелать спокойной ночи свой невесте, – мягко напомнил Алекс их статус. – Да предупредить, что завтра с утра навещу нашего соседа – доктора Карпова. Погляжу, что он за человек, да выспрошу, что смогу. Надеюсь, тебе не придет в голову покидать дом, пока меня не будет?

– Нет, конечно! – рассеянно заверила Лиза. – Но, разве ты не останешься… сейчас?

Алекс изобразил удивление:

– Мы покамест не женаты, любовь моя. И отказать мне – было вашим решением. Которое я уважаю.

Будто издеваясь, он светски расцеловал обе Лизиных руки – и на этом все.

– Алекс!..

Лиза возмутилась до глубины души, но и это холодности его не растопило. Но Алекс хотя бы объяснился без неуместной своей иронии:

– Ей-богу, я хотел бы остаться, Лиза, – он ласково погладил ее щеку. – Но не могу злоупотреблять доверием твоего батюшки – покуда мы не обвенчаны. Всего ничего осталось. – И поспешил напомнить, когда она собралась разозлиться: – Клянусь, что все еще люблю тебя. Ты ведь будешь вести себя благоразумно?

– Я всегда веду себя благоразумно! – вспылила Лиза.

А когда Алекс ушел, заверив, что спать будет в соседней, приготовленной для Кошкина комнате, тотчас принялась мстительно воображать, как выгонит его из спальни, после того, как эта их свадьба все-таки состоится.