Поспать?.. Да, вот что ей сейчас нужно! Саманта с готовностью ускользала в забвение – прочь от слабости, от ноющей ноги, от огромных перемен, что с ней произошли.

Вдруг что-то тяжелое сдвинулось рядом. С трудом приоткрыв глаза, Саманта увидела, что Торн перекатился от нее в сторону и сел на краю кровати.

В следующее мгновение Саманта широко распахнула глаза, пораженная неожиданным и ужасным зрелищем. Гэвин Сент-Джеймс, повеса и гуляка с вечной улыбкой на устах, бесстыжий развратник и знаменитый соблазнитель – он носил на плечах тяжесть невообразимо глубоких шрамов. Длинные извилистые следы, словно от ударов кнута, перепахивали его мускулистую спину и плечи во всех направлениях. Впрочем, не все они были оставлены кнутом. Иные давнишние раны оканчивались расширениями или странными уголками на концах – словно их нанес ремень с пряжкой.

От этого зрелища у Саманты перехватило дыхание. С ужасом вообразила она, как выглядели эти раны, когда были свежи, когда кроваво зияли на истерзанной спине, словно вопя к небесам о безжалостной жестокости.

Охваченная состраданием столь глубоким, что запросто могла бы в нем утонуть, Саманта, словно во сне, потянулась к графу и коснулась его спины. Затем провела пальцами по изогнутому шраму с углом на конце – словно хотела стереть его своим прикосновением.

Кто сотворил такое с ним? Ненавистный отец? Быть может, из-за этого…

Но в тот миг, когда пальцы ее коснулись шрама, чары сострадания рассеялись. Молниеносно обернувшись, Гэвин схватил и больно сжал ее руку.

Недоуменно моргая, воззрилась она на лорда Торна…

И увидела вместо него чужака, свирепого и яростного. Ноздри раздувались, зеленые глаза пылали пламенем ада, мощные плечи, изуродованные шрамами, вздымались в ритме бурного дыхания.

Она хотела потребовать, чтобы он ее отпустил. Но еще сильнее хотела извиниться, объяснить, – мол, она не думала, что делает, когда потянулась к нему. В тот момент она только чувствовала.

Но то, что прочла Саманта в зеленых глазах, за стеной бушующего пламени, остановило ее слова, заставило их застыть комом в горле. В глазах этих она увидела боль – обнаженную, как и он сам. И враждебность. А за ней – глубоко-глубоко, почти не разглядеть – какую-то странную уязвимость.

– Не смей! – выпалил он.

Эти два слова прозвучали отчетливо и гулко – словно два камня упали на дно глубокого колодца. Больше он не сказал ни слова, но и так все было ясно. Не прикасайся! Не спрашивай! Не упоминай!

Да, этой раной он делиться не станет. И то, что с ним случилось, не будет обсуждать ни с кем и никогда.

Саманта прекрасно его понимала, такие раны имелись и у нее самой – хотя и не на теле.

– Не буду, – ровным голосом ответила она, а затем, зная по опыту, что так будет лучше всего, сменила тему. – Поблизости есть церковь? Я с тех пор, как приехала, еще ни одной не видела.

– В Рейвенкрофте есть часовня. – Торн саркастически усмехнулся и наконец-то отпустил ее руку. – Правда, священника отец прогнал еще до моего рождения. Но для того, чтобы заключить брачный союз, достаточно мирового судьи.

– Но ведь ты…

– Верно, я и есть судья, но не смогу венчать сам себя. Это дело исполнит Лиам. – Пламя в глазах графа утихло, уступив место мрачной тьме.

– Ты уверен, что это разумно? А он согласится?

– Почему бы и нет? – Торн пожал плечами, на которые Саманта очень старалась не смотреть. – Он лэрд и один из мировых судей, и это – его обязанность. Он не сможет не согласиться.

– Но… я хотела сказать… Ведь вы с ним не слишком-то ладите, верно? Ты даже хочешь отказаться от имени Маккензи.

– Верно, не слишком ладим. Но то, что Лиам должен для меня сделать, он сделает. Я знаю своего брата. – Торн вдруг умолк и смерил собеседницу подозрительным взглядом. – Милая, а ты-то что об этом знаешь? Ты ездила в Рейвенкрофт. Что тебе там обо мне наговорили?

Саманта не знала, что подтолкнуло ее к откровенному ответу. Быть может, решительно сжатые губы Торна или же тревога, которую разглядела она в его изумрудных глазах.

– Я слышала, что у тебя был роман с его первой женой Колин.

От Саманты не ускользнуло, что Торн поморщился, услышав это имя.

– Это правда? – спросила она.

– Правда, – отрезал он.

– А ты… Ты ее любил? Или поступил так, потому что ненавидел брата? – Вопрос этот вырвался словно сам собой, и Саманта тотчас же об этом пожалела, увидев, как темнота в глазах графа обратилась в непроглядный мрак.

– Если мы поженимся, тебе придется принять вот что… Есть три темы, на которые я не говорю и говорить не буду. Шрамы, отец и Колин Маккензи. Поняла?

– Поняла, – тут же кивнула Саманта.

Что ж, пусть хранит свои темные тайны, как она хранит свои. Более того, в том, что и его жизнь запятнана грехами, было какое-то странное утешение.

Быть может, оба они – грешники, не заслуживающие прощения.

Быть может, потому и заслужили друг друга.

Гэвин не остался с ней именно потому, что слишком этого хотел. И еще потому, что эта девушка слишком много увидела.

Сжимая в объятиях трепещущее тело Элисон, он вновь поразился тому, как уязвим и беззащитен человек во время сна.

Странное дело… Скольких женщин он приглашал к себе в постель или нырял к ним в постели – и вовсе не видел в них угрозу! По крайней мере – до сего дня.

Гэвин торопливо оделся и направился в конюшни, наде-ясь, что быстрая скачка усмирит и погасит огонь, кипевший в крови. И он совсем не удивился, обнаружив в конюшне Каллума рядом с его верным конем Роуэном, недавно вынесшим Элисон из огня.

– Твой жеребец получит отборный овес, ячмень и зерно, – объявил Гэвин, когда Каллум оглянулся на него через плечо. – Он заслужил награду.

– Благодарю, – ответил Мак-Тайр, не переставая ритмичными движениями расчесывать блестящую гриву своего любимца. – А ты куда собрался в такую безбожную рань? В Эррадейле до рассвета ничего не разглядишь.

– Прежде Эррадейла заеду в Рейвенкрофт, – ответил Гэвин. – Имон еще спит?

– Да. Заштопав Кэлибрида, мой старик опрокинул стаканчик или два и теперь храпит в кресле. – Бросив на Гэвина красноречивый взгляд, Каллум спросил: – А что это тебя вдруг потянуло в Рейвенкрофт в такую рань?

– Значит, не ошибся я, когда сказал Элисон, что с Кэлибридом все в порядке, – пробурчал Гэвин.

На вопрос Каллума он не ответил, и тот, верно расценив его молчание, не стал настаивать.

– Жить будет, если только рана не загноится, – сказал Мак-Тайр.

– Вот и хорошо, – кивнул граф.

Каллум же похлопал жеребца по крупу и вышел из стойла, на ходу отряхивая пыль и конский волос со старых перчаток с обрезанными пальцами.