– О Деметрии я позаботился, – сообщил он. – Но в Рейвенкрофт тебе лучше ехать на другой лошади. Давай оседлаю.

– Сам справлюсь. – Гэвин отвернулся от странного, чересчур уж проницательного взгляда своего друга и, сняв с гвоздя упряжь, в серых предрассветных сумерках начал седлать арабского жеребца-полукровку.

Уже почти закончив, граф вдруг вспомнил кое-что – об этом он давно уже собирался спросить.

– Слушай, Каллум, – он повернулся он к другу, – а ты хорошо знал Элисон Росс, когда она была еще девочкой? Ну… здесь, в Эррадейле…

Внешнее бесстрастие на миг покинуло Каллума, и Гэвину почудилось, будто в золотистых глазах друга что-то промелькнуло. Но уже в следующее мгновение Каллум снова был невозмутим.

– Да, знал, – кивнул он.

Показалось ли ему – или Мак-Тайр и в самом деле крепко сжал зубы? «Черт бы побрал его лохматую бороду, сквозь нее ничего не разглядишь!» – подумал Гэвин.

– Помню, ты вечно жаловался, что эта девчонка тебе досаждает. Ты даже в Рейвенкрофт переселился, чтобы от нее избавиться, так?

Каллум снова кивнул.

– Да, так.

– Она сильно изменилась с тех пор?

Если бы Гэвин в этот момент не затягивал подпругу, а внимательно смотрел на друга, он наверняка заметил бы, что тот не случайно медлил с ответом.

– Та женщина, которую ты знаешь, ни в чем не походит на Элисон Росс, много лет назад покинувшую Эррадейл.

– Что ж, – вздохнул Гэвин, – жизнь порой творит с нами такое, что мы и сами себя не узнаем.

– Тоже верно.

Воцарилось долгое молчание. Наконец Гэвин, вскочив в седло, объявил:

– Я нашел способ заполучить Эррадейл!

– Вот как? – поднял брови Каллум. – И как, интересно, ты уговорил Сэм в тебя не стрелять?

– Все очень просто. – Гэвин оскалил зубы в волчьей усмешке. – Вместо этого я уговорил ее выйти за меня замуж! – Пришпорив коня, он вылетел в предрассветный зимний мороз, оставив друга посреди конюшни с раскрытым ртом.

Под копытами скакуна хрустела изморозь – поцелуи зимы, сплошь покрывавшие дорогу. Когда взойдет солнце, все растает, но сейчас земля и деревья по обочинам дороги сияли белизной и искрились, переливаясь в сером предрассветном свете и превращая Уэстер-Росс в какую-то сказочную страну.

Страна-то сказочная, вот только он, Гэвин, – не прекрасный принц. И не Ромео. А Элисон Росс – точно не принцесса.

Всю дорогу до Рейвенкрофта прошлое преследовало его по пятам. Сколько уже раз он проделывал этот путь среди ночи? Сколько раз, получив записку, стучался в потайную дверь северного крыла? Правда, порой преодолевал себя и оставался дома. Но чаще сдавался.

Перед той дверью и нашли тело Колин, низринувшееся с крепостной стены Рейвенкрофта. Он предлагал ей бежать вместе – она предпочла уйти одна.

Он вспоминал, как мчался в Рейвенкрофт тогда, десять лет назад, когда до него дошла весть о ее самоубийстве. С тех пор дорога в Рейвенкрофт стала для него неразлучна с отчаянием, и яростью, и бешеной скачкой во тьме.

Но сейчас, направляясь в Рейвенкрофт, он думал об иных трагедиях – о них напомнили нежные пальчики Элисон Росс, прикоснувшиеся к его изрытой шрамами спине.

Разумеется, она не первая увидела его шрамы. Переспав с бесчисленным множеством женщин, едва ли он смог не появляться перед ними обнаженным. Порой, когда ему не хотелось об этом говорить, он гасил весь свет, или не снимал рубашку, или завязывал девушке глаза. Порой же, находясь в более разговорчивом настроении, сочинял какую-нибудь историю – достаточно нелепую, чтобы собеседница ей поверила. Якобы на Борнео они с Каллумом попали в плен к пиратам. Или же: в юности, путешествуя по мусульманскому Востоку, он провел несколько месяцев в зиндане. А вот любимая сказочка: совершил паломничество в монастырь с необычайно суровым уставом и провел там целый год, жестоко истязая собственную плоть в надежде, что это избавит его от блудной страсти.

Говори что угодно – только не правду.

Женщины упивались этими россказнями, а потом раздвигали ноги и гладили неровную поверхность его шрамов; в минуты же страсти впивались в них ногтями.

Почему же сейчас простое прикосновение, окрашенное лишь любопытством, вызвало у него такую бурную реакцию?

Быть может, потому… потому что на какой-то драгоценный миг он забыл о своих шрамах. Забыл, что их нужно прятать или придумывать им объяснение. А потом вдруг понял: если уж просишь женщину разделить с тобой жизнь, то легкомысленными байками от нее не отделаешься.

А может быть, все дело в том, что она хотела его пожалеть – он видел это в ее огромных глазах.

И еще… Казалось, она хотела найти подтверждение тому, что он не так уж плох. Хотела найти извинение его поступкам.

Но какие тут могут быть извинения? А эти шрамы оставил на нем тот же человек, который убил ее отца. И если они и в самом деле намеревались делить имя и ложе, то этот разговор следовало оставить.

Навсегда.

Саманта совершила в жизни немало опасных поступков, но в такую авантюру, пожалуй, еще не ввязывалась. Один неверный шаг – и ее ждет полная и позорная гибель.

Интересно, к какому из девяти кругов ада она себя только что приговорила?

Полуприхрамывая, полуподпрыгивая, обеими руками прижимая к себе ночной горшок со рвотой, пробиралась она к окну в спальне графа Торна. Чтобы не бродить совсем голой, завернулась в одеяло – и теперь рисковала споткнуться и вывернуть содержимое горшка на себя. Наступая на больную ногу, она каждый раз морщилась от боли. На верхней губе у нее выступил пот, слезы щипали глаза. Но Саманта, стиснув зубы, продолжала свой путь. Иной дороги не было.

При одной мысли о том, что граф Торн застанет ее в таком положении, она готова была умереть от стыда. И не только от стыда. От ужаса.

Что если он почувствует к ней отвращение? Или – и того хуже – догадается, что с ней происходит…

О господи, только не это!

Наконец Саманта добралась до стены. Привалилась к ней всем телом, вознося молитву к небесам о том, чтобы никто не шатался сейчас под окном. Используя локоть как рычаг, она водрузила горшок на широкий каменный подоконник. Распахнула окно и взглянула вниз, на земли Инверторна. Взглянула – и увидела рай.

Не знай она, что это не так, могла бы вообразить, что Инверторн парит в облаках. И над лесом к северу, и над болотами к югу от замка клубился серебристо-белый туман, влажный и густой, как овечья шерсть. На западе же бледное сияние неба сливалось с темной лазурью океана; где-то там, за горизонтом, знала Саманта, скрывались Гебридские острова. Их изумрудную зелень можно было разглядеть из Рейвенкрофта, но с берегов Гэйрлоха и Инверторна они оставались невидимы.

Зима наполнила воздух морозной свежестью, запахом хвои и можжевельника. И этот терпкий запах, висевший в холодном и влажном воздухе, волшебным образом успокоил ее измученный желудок. Прикрыв глаза, Саманта, кажется, впервые за много лет вдохнула полной грудью.