– Отпусти меня, а? – попросила Аленакак могла мягче. – Не причиняй мне вреда, Христом-богом тебя молю. Ведь тыкогда-то был человеком, значит, можешь кого-то пожалеть…

Как ни странно, ей не так уж трудно оказалосьговорить с ним приветливо. Страх еще сковывал движения и помыслы, но Аленавсегда любила всякое зверье, и никогда в жизни ни одна самая злобная псина несделала даже попытки накинуться на нее. И это чудовище вело себя вполне мирно.Оно слушало – и вроде бы пыталось понять.

«Надо говорить, беспрестанно говорить, –мелькнула мысль. – Я убаюкаю его речами, я смогу продержаться, пока непридут люди…»

И в это мгновение люди пришли.

Сначала Алена услышала далекий смех, потомвдруг звук резко приблизился, словно человек вышел из-за угла. И на миг сталотихо… Алена боялась повернуться, однако всем существом своим расслышала топотбегущих ног и полные ужаса крики на два голоса:

– Мать честна! Девку… девку заломал,зверюга!

– На помощь! Спасите! Спасите, кто в богаверует!

Чудовище сгребло Алену в охапку такстремительно, что она даже пикнуть не успела, и издало сдавленное рычание. Дикоповедя глазами, оно швырнуло Алену в угол клетки – она не удержалась на ногах иупала – и принялось бросаться на решетку, сотрясая и выворачивая ее из земли.Ярость его чудилась неукротимой, и два караульщика порскнули прочь, потому чтодлинные когтистые ручищи вдруг просунулись меж прутьями в явном стремлениисхватить неосторожного и растерзать на месте.

Алена с трудом села, повела глазами – и толькотеперь вполне разглядела то существо, которое во всякий миг могло сделаться еепалачом.

Оно было бы среднего человеческого роста,когда б не согбенная спина и не понурая, провисшая меж плеч голова, которуюдаже в ярости оно не могло вполне поднять. Ноги его были босы, и всей одежды нанем была черная от грязи посконная рубаха, вся в прорехах, сквозь которуюпроступало неимоверно грязное и худое, однако все так и оплетенное тугимимышцами тело. И если несколько мгновений назад Алене чудился проблеск мысли впоступках этого существа, то сейчас в нем истинно не было ничего человеческого.Это был зверь… дикий зверь, готовый убить всякого, кто посмеет отнять у негодобычу. И этой добычей была Алена.

Она закрыла лицо руками, сжалась в комок.

Она-то смотрела на него с жалостью, видятолько брата своего по Творцу, несчастного получеловека, – а что он видитв ней? Не вызовет ли она в нем жуткого, смертельного вожделения? О, что же, чтождет ее?! Если эта пугающая догадка верна, так лучше пусть он перервет ейгорло, пусть загрызет заживо!..

«Какая планета ближе к душе рождающегосячеловека, от той он и приемлет рождение. Одни планеты сухого свойства, другие –влажного, третьи – студеного, четвертые – горячего. Те же естества получаетчеловек, рождающийся при соответственном положении планет в момент егорождения. Человек естества теплого и влажного бывает разговорчив и высказываетсяско-оро-о, – Алена широко зевнула. – Человек естества сухого игорячего – дерзок, храбр, ненасытен в своих привязанностях; человек студеного исухого естества – молчалив и важен; человек естества студеного и влажного –неподвижен и печа-а-лен…»

Алена с тоской отложила книжку. И что тольконаходила Катюшка в этих бреднях хиромантов и прочих звездочтецов? Верно, малонаходила, коли не позаботилась прихватить с собой вместе со всеми пожитками.Снотолкователь-то взяла!

Ох, господи, прости, зевота так и разрывала!Алена едва успевала прикрываться ладошкой и крестить рот.

Прилечь бы… но нельзя, времени нет: вот-вотприедет к обеду «человек студеного и сухого естества» – Фриц фон Принц, еегосподин и хозяин!

Алена, которая до девятнадцати лет жила как вспокойном, счастливом сне, где все происходило неспешно и размеренно,поражалась, сколь быстро менялась в последнее время ее судьба. Как будто таволшебная купальская ночь, когда она стала другой – стала женщиной! –повлекла за собой коренные изменения в ее жизни. Так всплеск камушка, кинутогов реку, расходится по воде множеством кругов. А ее «камушек» пошел вообще«блинчиком»… Отцов долг, потом расправа – и его смерть, стремительноезамужество, гибель мужа – а потом пошло-покатилось! И за май-июнь-июль скольковсего содеялось! Хватит иному целую жизнь прожить, а Алене трех месяцевпоказалось мало. Теперь, кажется, наступило затишье, но не понять: судьба ивпрямь замедлила свой сумасшедший бег или просто затаилась, выглядываетоткуда-нибудь исподтишка, выжидая подходящего (а может быть, самогонеподходящего) мгновения, чтобы вновь запрыгать, замахать руками и пуститьсявскачь?

Неизвестно, как там располагает судьба, одноАлена знала доподлинно: она сама только того и ждет, ибо жизнь с Фрицем была ейневыносимо скучна.

Впервые за многое время не только хлебушкастало у нее вдоволь, как в песне поется. Конечно, Фриц, обжегшись на молоке,дул на воду, и достославный шкап, осиротевший после его опустошения Катюшкою,больше уже не наполнялся таким бессчетным количеством роб, юбок, башмаков ишиньонов с лентами, однако несколько платьиц в нем все-таки поселились. Алена,ей-богу, перестала бы быть женщиной, если бы у нее не легчало на душе, когдаона разглядывала эти нижние юбки – шелковые или атласные, шнурованья с большим декольте,верхние распашные платья с узкими рукавами до локтя и с двумя-тремя рядамиблондовых фалбалок, ниспадавших на руку. Теперь у нее были свои, а неКатюшкины, взятые поносить, ленты, своя вышивка к платьям золотой и серебрянойнитью, свои золотые и серебряные аграманты,[87] а также своевсевозможное кружево, разглядывать которое Алене было столь же занятно, как,скажем, в детстве – лубочные картинки: орнамент золотисто-желтых блонд плелсяиз тех же тонких нитей, что и все кружево, но обводился по контуру болеетолстой одноцветной, или цветной, или злат-серебряной нитью, образуя самыедиковинные узоры.